Больше чем любовь
Шрифт:
Но молодым свойственно менять настроение. Так и я сначала с головой окунулась в самообразование и увлеклась высоким искусством, но вдруг мне это наскучило. Почти как Дерек, я вскоре отказалась от своих интересов. Я решила, что старушка Вин, Руфь и другие девочки правы. Глупо «смотреть на всех свысока». В конце концов, мне около девятнадцати. Пора уже начать влюбляться, ходить на танцы, радоваться жизни и вообще, по выражению Вин, «вести жизнь, нормальную для молодой девушки». И, придя к такому заключению, я перестала ходить на концерты и читать классику. Я начала слоняться по кинотеатрам и пересмотрела уйму фильмов с участием Греты Гарбо, которая
Я принимала приглашения молодых клерков из нашей конторы, сидела рядом с ними в кино, они держали меня за руку своими горячими, липкими ладонями (я думаю, что получала какое-то детское удовольствие от всего этого), ходила на танцы и на прощание целовала своих поклонников. Мне даже казалось, что я немного влюблена в одного мальчика по имени Фрэнк Адамс, который работал со мной в одной комнате. У него были большие голубые глаза, длинные загнутые ресницы и вообще романтическая внешность.
Старушка Вин с удовольствием слушала мои девичьи признания и посчитала своим долгом пригласить Фрэнка к нам в гости и оставить нас одних в своей гостиной, у камина. Он принес мне большую коробку шоколадных конфет, и я грациозно устроилась на диване Вин, а Фрэнку позволила сесть на пол у моих ног и кормить меня конфетами, а я гладила его кудрявые волосы. В какой-то момент он уверенно уселся рядом со мной и начал вести себя довольно смело, я бы сказала, даже слишком смело. Поэтому через короткое время Фрэнк оказался на улице, а Вин, вернувшись, застала меня одну в слезах. Когда она захотела выяснить, в чем дело, я смогла только сказать:
– По-моему, мужчины отвратительны. Я не хочу, чтобы ко мне прикасались, и никогда больше ни с кем не буду встречаться.
Дорогая моя бедная старушка Вин втайне подозревала, что со мной не все в порядке. От удивления она не знала, что предпринять, и только гладила меня по спине, а потом, чтобы совсем успокоить меня, пошла и принесла мне большую чашку какао. Но я-то знала, в чем было дело: я просто не любила его, а притворяться не умела.
Миновал еще один период моей жизни – период развлечений и встреч с молодыми людьми, и я, наказанная по заслугам и немного обескураженная, вернулась к своим концертам и к очередному балетному сезону.
Жизнь в доме Вин продолжалась, и никаких особенных изменений не происходило. Со мной не случалось ничего – ни хорошего, ни плохого – вплоть до самого лета. Мне было почти двадцать, я зарабатывала три фунта в неделю и в свободное время начала писать короткие рассказы, которые никто не хотел печатать. Моей мечте стать писателем не суждено было осуществиться. Я попросту тратила время – вечерами печатала свои рассказы на взятой напрокат машинке – и деньги на марки, рассылая свою писанину редакторам-мученикам. Все до единой статьи, которые я посылала, возвращались обратно всегда с одной и той же разочаровывающей припиской: «Редактор очень сожалеет…» И так было до тех пор, пока один из ящиков стола доверху не наполнился отвергнутыми рукописями. Теперь, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю свои трогательные попытки писать, могу чистосердечно признаться, что меня сильно заносило. Я пыталась писать на крайне возвышенные темы, с пренебрежением относясь к более легким, популярным сюжетам, и поэтому мне не удавалось найти верный тон повествования. На какое-то время я отказалась от своих литературных занятий и, отчаявшись, решила, что мне не дано заниматься творческой деятельностью и уж лучше
Но вот одним жарким, душным августовским утром в моей судьбе произошел поворот. Все привычные нити, связывавшие меня с Вин и ее домом, разом оборвались.
В то утро старушка Вин не спустилась, как обычно, на кухню готовить завтрак своим постояльцам. Маленькая служанка, которая помогала ей по дому, с испуганным лицом вошла ко мне в комнату и сказала, что миссис Коулз нашли мертвой в постели. У бедной милой Вин был тромбоз, но ни мы, ни она об этом даже не подозревали. Тромб закупорил сосуд мозга, и мир для нее навсегда перестал существовать. Для миссис Коулз это был легкий и быстрый конец, а для меня ее смерть означала вечную печаль и потерю одного из лучших и самых дорогих мне людей.
Я горько плакала вместе с ее друзьями, которые, как и я, скорбели о ней. Мы устроили ей пышные похороны, было много красивых цветов. Вокруг Вин всегда собирались люди, привлекаемые ее радушием, добротой и бесчисленными щедрыми знаками внимания. Я и сегодня с грустью продолжаю вспоминать ее и часто думаю, что бы она сказала о наших с Ричардом отношениях. Я уверена, что он бы ей понравился, хотя она и не «одобрила» бы всего этого. Ей всегда хотелось, чтобы ее «маленькая» Рози вышла замуж за достойного человека.
Тут я бы ее разочаровала. Но я не смогла бы принадлежать никому в мире, кроме Ричарда.
Доходный дом в Эрлз-Корте перестал быть моим домом, каким он был эти два так многому научивших меня года. Права на аренду дома и та небольшая сумма денег, которую Вин удалось скопить, перешли к племяннику ее мужа. А он продал дом, и я не смогла оставаться там при новых владельцах: мне было так хорошо у старушки Вин, и каждый пустяк слишком напоминал бы мне о ней. Поэтому я предпочла сразу же уехать.
Так закончился еще один период жизни Розелинды Браун.
8
Хотя смерть Вин и была для меня настоящим горем, думаю, в каком-то смысле было даже к лучшему, что я не осталась в этом доме навсегда. Я бы никогда ничего не достигла; наверное, я так на всю жизнь и осталась бы в страховой компании, куда меня направили монахини из монастыря Святого Вознесения и где я выполняла трудную работу за гроши, слишком медленно поднимаясь по служебной лестнице.
Первые две недели, после того как я уехала из Эрлз-Корта, который так долго был моим домом, превратились для меня в настоящую муку. Я наняла комнату в другом пансионе. Его рекламу я увидела в газете «Кенсингтон ньюс». Хозяйкой была некая мисс Пардью. В доме было грязно и убого, а кормили просто отвратительно, и я поняла, что перестану уважать себя, если останусь там. Все это было так не похоже на бедный, но добрый дом Вин: не было вкусной пищи, не было теплой, уютной гостиной и постояльцы были довольно неприятные типы, включая мерзкого вида мужчину, чья хитрая улыбка доконала меня.
Когда я сообщила хозяйке о своем решении выехать из пансиона, мисс Пардью – женщина со злой физиономией, похожая на хорька, – критически осмотрела меня с головы до ног и сказала:
– Ха! Я полагаю, вы думаете, что слишком хороши для моего дома?
И я честно ответила:
– Да, мисс Пардью, именно так я думаю. Я могу примириться с бедностью, но с грязью – никогда.
Она пришла в ярость, и ее злобный голос, осыпавший меня всеми немыслимыми оскорблениями, преследовал меня, пока я собирала вещи и выходила из дому.