Больше не приходи
Шрифт:
– Никого, – смущенно пробормотал Валерик.
– А вот и нет. Туда глянь-ка!
Настя смотрела на реку. Они взобрались уже на горку, к Дому, и отсюда хорошо виден был мост и дорога, по которой они пришли. У поворота реки белел пляжик. Там распростерлась загорелая, сверкающая от какого-то масла фигура Егора.
3. Дом и русалка
Дверь в Дом, как и ожидалось, не была заперта. На ней белела эмалевая, с отбитым уголком, табличка “Прiемная” – буквы старинные, изящные, длинные-длинные, какие сейчас признаны негигиеничными, портящими глаза.
– Вот это да! Чудесно! – закричала Настя. С Валериком она скучала, но среди мебельной дребедени развеселилась, забегала, обнаруживая все новые сокровища. Вот у стены громадный тусклый рояль “Шредер”; струны оголены, многие порваны и торчат спиралями. К роялю прислонилась древняя водосточная труба, вся в железных розочках и с жестяной бахромой вокруг раструба. И все это завалено горами мелочей: шкатулками из ракушек, базарными аквариумами – пузырями с парафиновыми рыбками, дурацкими стеклянными и пластмассовыми вазами, с цветами, бумажными и когда-то живыми, а ныне усохшими.
– Ну, что же ты молчишь? – не унималась Настя. – Разве не прелесть?
– Да, Кузнецов любит кич, – угрюмо ответил Валерик. Ему уже было ясно, что ничего не сбудется из того, что он напридумывал про себя и Настю. Даже ужаснуло, что они здесь вдвоем и совсем одни (про Егора он почему-то забыл). Он стал смущенно разглядывать черные иконы на стене, но ничего не смог на них разобрать. Зато пониже были прибиты и превосходно читались эмалевые указатели: “Касса”, “Дамская уборная”, “Выходъ”. С афонинского вокзала, что ли? А вот и картины на клеенке: сад с цветами, какие цветут на подносах, русалки, девица в беседке, смешной толстый лев с коленками, загнутыми не в ту сторону. Источник вдохновения!
– Причем тут кич? – возмущалась Настя. – Ну да, допустим, кич. Но подобрано с большим вкусом. Смешные вещи, хлам, а совсем не похоже на свалку или чулан у Плюшкина. Невероятно стильно. Расставлено, словно в какой-нибудь пьесе. Пусть все ободранное, но стиль! Есть стиль! Кино!
Она покружилась, завальсировала, расставив руки, хотя в джинсах совсем непохоже вышло на вальс, крутанулась и с размаху упала на оттоманку. Даже под ее легким телом громко выстрелили пружины – не в лад, одна за другой. Настя блаженно вытянулась и закрыла глаза. Как в кино!
Валерик не знал, что ему теперь делать: перед ним лежала распростертая Настя, волосы легли пепельным веером, на носке повисла босоножка, и все это так красиво. Но явно не для него. Сделай он шаг, поцелуй эту босоножку – ведь
Да, он из другого фильма...
Он смущенно глотнул слюну, немного потоптался и тихо, согнувшись, как от постели тяжело заснувшего больного, двинулся к двери. Во дворе он с удивившим его облегчением подставил лицо солнцу и сел на траву. “Фу, весь мокрый. Что теперь делать? Никого вокруг. Не бежать же?” – думал он и твердо уже был уверен, что все испорчено. Но когда? Кем?
Он посидел, отдышался. В Доме слышались Настины шаги. Глупость, комплексы, надо встать и весело, как ни в чем ни бывало, к ней вернуться. Но никуда он не пошел, потому что заскрипели ступени лестницы, той самой, выглядывающей из-за угла. В щелях и скрипе мелькнуло что-то яркое, и на обращенном к Валерику последнем лестничном марше возникли крупные и стройные ноги, при них крошечная зеленая юбка и через бело-телесную полоску живота яркая фиолетовая майка с какой-то надписью, так растянутой и искаженной двумя крутыми волнами большой груди, что прочесть ее стало невозможно. Последним показалось круглое нежное лицо, глаза, голубые яркой цветочной (а не водяной, прозрачной) голубизной. Губы были щедро накрашены серой перламутровой помадой. Ничего этого Валерик прежде не видел, но красавицу моментально узнал. Именно она – преображенная, нагая, размноженная в толпы – плескалась в кобальтовых омутах, завивала венки, глядела сонной луной с кузнецовских небес. “Он гений, – привычно повторил Валерик, – что он из нее сделал!” Он вскочил так почтительно и изумленно, будто по скрипучей лестнице спускалась сама Джоконда.
– Здравствуйте!
Русалка равнодушно ответила, но Валерик нашел необходимым поддержать светский разговор:
– Игорь Сергеевич дома?
– У себя. А вы что, по делу?
– Да нет, – смутился Валерик.– Он меня приглашал...
– Пятница, – вздохнула русалка, уселась на нижней ступеньке и деликатно свела колени. – Два только дня отдохнули. В пятницу завсегда наезжают. Запомни, – внезапно и уже навсегда она перешла на “ты”,– дом у нас деревянный, внутри не кури, на то двор есть. На кухню дверь сзади, а если шашлыки, костер – не тут, вон'uт. Лес большой. И наверх не суйся. А эта с тобой?
Она заметила Настино мельканье за приоткрытой дверью. Валерик покраснел:
– Да. Сокурсница.
– И сколько вас?
– Кого? – удивился Валерик.
– А я знаю? Может, вас там уже полна горница, – неприязненно предположила красавица. Похоже, она не любила гостей.
– Нет, мы только вдвоем. Кажется, и Егор здесь.
– Я видала. Вон и Николай Алексеевич в стайке.
Она кивнула на сарайчик во дворе. Там тоже была открыта дверь, и в самом деле, будто кто-то шевелился и начал даже постукивать.
Русалка с любопытством переводила взгляд с Настиного силуэта в дверях на сконфуженную и унылую мину Валерика.
– Поссорились? – наконец спросила она с девчачьим знанием дела.
– Нет. Ничего такого. Мы просто на этюды приехали, – оправдывался Валерик, окончательно взмокнув и стараясь не моргать. Ему казалось, что в своем конфузе он виден насквозь. Однако его смятение неожиданно смягчило неприветливую красавицу.
– Есть спички? – сочувственно спросила она и достала откуда-то из-под ступеньки початую, придавленную пачку “Мальборо”.