Больше не приходи
Шрифт:
– Им все сообщат в свое время. Останьтесь.
– А подите вы к черту! Корчит из себя важную персону! Сидеть, слушать идиотские бредни и дамские истерики? Да ни за что! Суетесь со своими вопросами, баб довели до идиотизма – ну, и чего добились? Что все трясутся и волком друг на друга смотрят? Вы, может, знаете, кто убил?
– Знаю.
– Ну и кто же?
– Вы меня все Порфирием Петровичем дразнили. Так вот – «Вы и убили-с».
Стало тихо. Немного погодя в каких-то часах внятно и туго повернулся то ли валик, то ли колесо, и
– Так, – тихо сказал Покатаев. – Передаем последние известия.
Он равнодушно повернулся и пошел к двери.
– Куда вы? – окликнул Самоваров.
Покатаев пошел быстрее, почти побежал. Самоваров отчаянно, глухо крикнул:
– Егор!
Егор, прямо как в боевике, с грохотом распахнул дверь на лестницу и вскинул ружье, расставив ноги. Он все слышал, а потому целился правильно, в кого надо.
Покатаев остановился, оглянулся, громко расхохотался и лениво похлопал в ладоши:
– Ба, ба, ба! Егорка, браво! Долго ты репетировал этот дешевый вестерн? Дружок, ты, сдается мне, нашел свое призвание? Поди, и стрелять будешь?
– Буду, дядя Толя, – Егор не шутил, продолжая целиться.
Зубы Покатаева сверкали, а на улыбку совсем было не похоже. Лицо же Егора сделалось неподвижно, губа закушена, и в гримасе в самом деле проглядывало что-то дикое.
– Ну что мне с вами, дураками, делать? – пробормотал Покатаев. Он вдруг повернулся к Самоварову: – За что же я, по-вашему Кузю угробил?
– Деньги. Я думаю, деньги, – серьезно ответил Самоваров. – Чем вас еще проймешь?
– А кроме меня некому? Вы же тут всех ходили-подозревали?
– Все сошлось, когда убили Семенова. И рация, и моторка, и короткая тропа. Сделать все это мог: а – мужчина, бэ – современный мужчина, разбирающийся как в простой, так и в сложной современной технике, и вэ – современный мужчина, хорошо знающий окрестности.
– Ишь ты! – усмехнулся Покатаев. – Егорка тоже разбирается в моторах и все тропки здесь знает, как себя.
– В то время, как Семенов двинулся по этой злосчастной тропе, мы с Егором на верандочке вели малоприятный, но долгий разговор. А потом они с Валентиной дрова рубили, так?
– Угу, – отозвалась Валька. – Печки-то надо топить, холодрыга же. У Егора же растопочка получается. Здесь он был.
Покатаев поднял брови, задумался.
– Позвольте, зато кое-кто на виду не был. Кое-кто якобы заперся якобы в растроенных чувствах, – он в упор глядел на Инну. – Кое-кто с обоими... Слушайте, не завелась ли у нас своя царица Тамара? Или царица Клеопатра? «Ценою жизни ночь мою...»
Но Инна могла бы сейчас выдержать и не такое.
– Не кривляйся, Толик, – спокойно сказала она. – Это ты сделал.
– Э нет! Будет и другая версийка! Будешь, как миленькая, в лицах изображать, как ты Владимира Олеговича по чуланам таскала! Будешь объяснять, зачем это тебя Кузя здесь держал, для какой такой нужды!
Инна презрительно фыркнула.
– И не печалься, не
– Мерзавец! – Настя вскочила; блеклый румянец мгновенно проступил на ее щеках. – Вы мерзавец и других мараете! Вы и представить себе не можете, что бывают другие люди, не такие мерзкие, как вы. Тут Николай Алексеевич про деньги говорил. А я вот знаю – не из-за денег даже вы его убили. Из зависти!
Улыбка Покатаева стала неимоверно широка, зато глаза застыли.
– Из зависти, из зависти! – повторила Настя. – Потому что он талант и свободный человек, а вы бездарность и завистник!
– Подслушивала? – только и вышепталось у Покатаева.
– Ага! Ага! – вскричал Самоваров, – Был-таки разговор! Был!
– Я знала, – торжествовала Инна.
– Разговоры сами по себе уголовно ненаказуемы. Все вы лезли к Кузе с разговорами, и что-то никто не бежит каяться, – парировал Покатаев. Он, похоже, оправился от потрясения.
Инна покачала головой:
– Нет, Покатаюшка, этот разговор был особенный. Потому что Игорь послал тебя подальше с твоими благодеяниями. Ах, какой преданный лучший друг! Под водочку, под задушевную беседу обирал, никак не иначе! Ты ведь еще каждую десятую картину бесплатно брал, «за услуги»!
– Что бы ты понимала! Это – законные комиссионные!
– Очень уж жирные получались комиссионные, – рассудительно сказал Самоваров. – Вчера Семенов купил у Игоря Сергеевича три работы, так мы с Инной прикинули разницу между тем, что он заплатил, и тем, сколько вы привозили. Это, скажу я вам... что-то! С учетом прибыли галерейщиков все равно получается, что именно вы были самой заинтересованной стороной. Все получали деньги, один вы – много денег.
– Так, – сказал Покатаев, возвращаясь к креслу и усаживаясь. – Начался серьезный разбор полетов. Ну что ж, валяйте.
– Видите ли, – Самоваров чувствовал, что больше не надо бы говорить, нельзя выкладывать сразу все, но с трудом обретенное знание распирало его, требовало выхода, – видите ли, вас погубило то, что Владимир Олегович Семенов любил живопись. Разбирался, судя по всему, неважно, но любил. И решил собирать коллекцию в своем банке, рассчитывая потом даже подарить ее городу. Согласитесь, они с Кузнецовым не могли не встретиться. А поскольку Владимира Олеговича как финансиста занимала и материальная, скажем так, сторона творчества, он открыл Игорю Сергеевичу глаза на то, что представляла собой ваша с ним сделка. Юридически это называется злоупотребление доверием, мошенничество, обман, а по-дружески – просто свинство. Он и предложил Кузнецову продавать картины через галерею своего «Приватбизнесбанка», на вполне цивилизованных условиях. Игорь Сергеевич согласился. Семенов вчера рассказал об этом Инне.