Больше ни одного повешенного
Шрифт:
Полотно лопнуло. Когда он справился с первым прутом, четыре полотна пришли в полную негодность — кучка осколков с затупившимися зубцами. Но Бурке уже имел некоторый навык и надеялся, что если будет действовать осторожно, оставшихся двух полотен на второй прут ему хватит.
Когда переломился последний годный кусок шестого полотна, было около часа ночи. Трясущимися пальцами Бурке ощупал основание второго прута, и ему показалось, что он перепилен почти полностью и его можно будет сломать. Он отступил от стены и рухнул на пол. Виском он ударился о край унитаза, но осознал это только через некоторое время. Кожа возле левого уха саднила, голова раскалывалась. Он полежал несколько минут, затем поднялся и, пошатываясь, обошел камеру. Из-за
Но он нашел, чем можно надломить последний прут. Используя закругленный край полотна как отвертку, он отделил сидение унитаза. Дерево было крепким, и Бурке использовал его как рычаг. Время от времени он останавливался, прислушиваясь, но из темноты парка доносились только крики ночных птиц и кваканье лягушек, скрип сверчков и гудение москитов.
Наконец, прут поддался; после решающего усилия Бурке, весь в поту, прислонился к стене, набираясь сил. Затем расшатал прутья, и они вывалились из верхней части рамы вместе с посыпавшейся трухой прогнившего и изъеденного термитами дерева. Бурке несколько раз глубоко вдохнул и втиснулся в узкую брешь.
Он с трудом сдерживал стоны: зазубренные остатки прутьев рвали кожу груди и живота, когда он, извиваясь, пролезал сквозь оконный проем.
Пытаясь восстановить дыхание, он стоял на четвереньках в сырой траве, поскуливая от боли, как раненая собака. Лохмотья рубашки не скрывали рваных длинных ран на груди и животе. Он поднялся, связал полы рубашки и побежал. Указания, данные шерифом, проплывали в голове, в то время как ноги несли его по мокрой траве. По мере удаления от тюрьмы, он чувствовал, как возвращаются силы и перед ним распахиваются двери свободы. О свободе он никогда раньше не думал — это было нормальным состоянием. Теперь он понимал, на что способен человек, чтобы снова ее обрести.
Сначала ему нужно было бежать на юг до Мангровой дороги, тянувшейся вдоль заболоченной протоки. Он пересек дворы позади домов, спустился немного огородами, где в высокой траве хрюкали свиньи. Затем, спрямляя путь, повернул в поля. Первый раз за долгие годы он вспомнил, что когда-то был бойскаутом. Теперь он уже знал, как выглядит Большая Медведица и где искать Полярную звезду. Сориентировавшись, он продолжил путь на юг.
Он выбрался на Мангровую дорогу, повернул направо и перешел на ровный быстрый бег. В лунном свете плавала в воздухе мелкая серая пыль. Над болотом поднимался туман, временами в зарослях что-то двигалось. Бурке бросался на землю и замирал в тревоге, но вокруг было безлюдно. Однажды он заметил мула, в другой раз стадо свиней, рывших землю возле дороги.
Он продвигался вперед ровным бегом, пока в лунном свете не вырисовались три кипариса, возвышающихся над другими деревьями. Он вошел в воду и устремился к ним, там, по словам шерифа, он должен найти лодку. Нужно было как можно скорее пересечь мангровый лес. С минуты на минуту могли обнаружить его исчезновение и пустить по следу собак.
По мере продвижения по болоту, острые стебли травы резали ноги. Москиты слетались на него темными яростными тучами. Ступни все глубже увязали в иле, он барахтался в тине и солоноватой воде. Споткнувшись о корень, упал и зарылся в грязь и гниющие склизкие водоросли. Он вскрикнул, когда что-то упругое и гибкое задело руку. Ему мерещились щитомордники и гремучие змеи; а также аллигаторы, утробно хрюкающие в темноте. В этих зарослях водились и другие вызывающие беспокойство твари, например, водяные ужи и пиявки. Но он ничего не мог с ними поделать. Он мог лишь продолжать продвигаться, положась на удачу. И чтобы продолжать продвижение, ему достаточно было вспомнить об атмосфере в зале суда, в котором он ожидал приговора к повешению.
Он нашел плоскодонную лодку, привязанную к корням кипариса, нависающим над водой как сплетение змей. Он принялся грести кормовым веслом. «Вниз по течению, — говорил шериф, —
Бурке чувствовал, что слабеет, похоже, он потерял много крови. Но тут ничем себе не поможешь. Нужно продолжать путь, укрытие следует найти до восхода солнца. Он передохнул короткое мгновение, опустив весло на борт, и плоскодонку медленно потянуло течением протоки, до того узкой, что с обеих сторон, ветви скользили по плечам.
Когда он сумел заставить себя снова взять в руки весло, грудные мышцы обожгло болью. Сквозь туман проглядывала холодная луна, оживляя тени. В кустах ударил хвостом по воде аллигатор. Когда Бурке пробирался в лодке по рукаву, покрытому мириадами плавающих гиацинтов, ему вспомнилось, что он приехал на юг писать именно такие пейзажи. Вместо этого он проводил время в баре и закончил тем, что стал кандидатом на виселицу.
Лодка вошла в стоячие воды, продвигаться стало гораздо труднее, и Бурке вынужден был снова передохнуть, чтобы, по крайней мере, восстановить дыхание. У него вырвался слабый крик омерзения, когда он понял, что темные пятна на груди, руках и ногах, это присосавшиеся пиявки. Он взвыл, затем прикрыл рот грязной рукой. Он вспомнил, что нельзя отрывать от тела этих маленьких кровожадных монстров. Нужно ждать, когда они, насытившись, отвалятся сами.
Впрочем, москиты были хуже. Привлеченные запахом пота и крови, они атаковали все более и более плотными рядами. Они облепляли руки, грудь, втыкали жала в лицо и шею. Прогнать их было невозможно. Стряхнуть не удавалось, необходимо было срывать, как какие-то ядовитые трепещущие грибы, но на это не было времени. Нужно было продвигаться вперед.
Он греб сквозь барьеры пены, между деревьями, увешанными узловатыми плодами размером с футбольный мяч и вооруженными шипами длиною в два сантиметра. Пейзаж вызывал тошноту. Если удастся выбраться из этих краев, желания вернуться порисовать уже никогда не возникнет. Он заметил омут, вода в котором под луной была похожа на зеркало. Слева засветились бледно-желтым огнем фонари. Бурке направился к ним. Лодка скользнула в заросли травы, по толстому ковру тины, к сплетению ветвей дикого винограда, увешанного паутиной. Выбравшись из лодки, он упал и, барахтаясь в тине, достиг твердого берега ползком. С трудом продрался в темноте сквозь кустарник между деревьями, стоявшими стеной, и наткнулся на тропинку.
Тропинка привела его к беседке, в паре сотен метров от которой виднелся белый домик, крытый пальмовыми ветвями, блестевшими в лунном свете. Сквозь бамбуковые занавеси пробился луч, когда он, шатаясь, поднимался по ступеням крыльца. Как только Бурке постучал в дверь, она открылась, и он ввалился внутрь в слепящий свет.
Он постоял, покачиваясь и моргая слезящимися глазами, пока не привык к свету множества ламп, прикрытых абажурами.
Шериф, одетый в тельняшку, штаны и домашние тапочки, отступил назад к большому креслу, обитому коричневой кожей. Подставка для курительных трубок опрокинулась, и трубки шумно раскатились по полу. Позади шерифа располагался длинный кожаный диван, повернутый лицом к пустому камину. Гудел кондиционер, и Бурке полной грудью вдыхал свежий воздух. Лицо шерифа было бледным.
— Вы не очень хорошо выглядите, — произнес он наконец.
Бурке попытался улыбнуться, но распухшее лицо не повиновалось. Он ощутил, как рефлекторно подергиваются то те, то другие мышцы тела.
— Я и чувствую себя не очень хорошо, — сказал он. И хрип в груди подтвердил это.
Его повело вперед, и он едва не упал, но успел опереться рукой о спинку дивана.
На полу перед камином лежало тело. Ошеломленно, он смотрел на него, смутно пытаясь понять, что здесь делает труп. Тело принадлежало толстой пожилой женщине. Большего Бурке о ней сказать бы не смог. То, что осталось от лица, было неузнаваемо. Это из-за кочерги, подумал он, из-за кочерги, лежащей рядом.