Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова
Шрифт:
Но я забежал далеко вперед. Продолжу по порядку.
В конце сентября 1919 года нашу армию снова переименовали и передислоцировали. Мы стали называться Кавказским фронтом с Саратовом как местом базирования. Интендантом фронта был снова утвержден Ольмерт, а я оставлен его заместителем. По сравнению с Вольском жизнь в Саратове был спокойнее, ночные дежурства прекратились. Но работы было по-прежнему много, а бытовые условия – привычно аскетичны. Помещений не хватало, и часть сотрудников жила при штабе. Питались, как всегда, в столовой, были одеты так, что кто-то из коллег (кажется, Суетов) однажды позавидовал аккуратности заплат на моих брюках, конечно, у каждого из нас единственных. И это при том, что через наши руки проходили тысячи и тысячи комплектов обмундирования.
В Саратове я познакомился с Николаем Михайловичем Шверником [118] , тогда – заместителем Чусоснабарма нашего фронта. Его начальником был некто Абезгауз, но тот вечно пропадал в Москве в командировках. Вещевым довольствием нас стал снабжать именно Чусоснабарм, которому были подчинены все местные заводы, и «гастролирования» Ольмерта прекратились. Я по нескольку раз в день бывал у Шверника, он был в курсе всех моих нужд, а я – его возможностей. Мне нравилось работать с этим умным и чутким человеком. Позже, уже в Свердловске, я несколько раз его видел и даже думал подойти – напомнить о нашей совместной работе. Но так и не решился. А вдруг он скажет: «Нет, что-то я Вас не помню». К большим
118
Шверник Николай Михайлович (1888–1970) – партийный и государственный деятель. С 1905 г. член РСДРП, большевик. В 1910–1911 гг. член правления Союза металлистов (Петербург). В 1917–1918 гг. председатель завкома Трубочного завода (Самара), затем председатель Трубочного райкома РКП (б), член самарского Совета. С октября 1917 г. председатель Всероссийского комитета рабочих артиллерийских заводов, с 1919 г. председатель Самарского горисполкома. В 1919–1921 гг. работал на руководящих постах в системе снабжения армий на Кавказе. В 1946–1953 гг. председатель Президиума Верховного совета СССР.
В январе 1920 года мы с молодой женой получили отдельную комнату в доме купца Астраханова. Страшно мерзли – не было дров, спали под ватным одеялом, положив сверху мой полушубок. У Симы из зимней одежды был только ватный жакет – приданое слабоватое. Она поступила в Саратовский университет, и питались мы все больше «по-студенчески». Да еще к нам на хлеба напросился один из наших интендантов – Панах, грек по национальности. Он часто ездил в командировки и привозил то арбузного меду, то кукурузы. Один раз притащил какой-то то ли окорок, то ли заднюю ногу – барана, не то козла или собаки. Сима ее приготовила, и когда мы с Панахом пришли обедать, гордо заявила: «У меня сегодня жареная нога Панаха». Мы, конечно, забеспокоились: я от того, что греческих ног не едал, а он испугался за «свою» конечность. Сима всегда отличалась энергией и изобретательностью, ухитряясь сытно и вкусно кормить, даже когда продукты добывались с большим трудом. То, что наши дети выросли здоровыми, грамотными и умными, – исключительно ее заслуга. Жили мы с молодой женой дружно. На прилагаемой фотокарточке – мы оба в октябре 1919 года.
В Саратове мы часто ходили в театры – оперный и драматический. У нас, у отдела снабжения, были в них свои ложи. Видели там знаменитого Слонова [119] , по-моему, совершенно неповторимого, уникального драматического артиста. Нигде и никогда больше я не встречал такой замечательной игры. В опере слушали Мухтарову [120] , которая была особенно хороша в роли Кармен.
В марте 1920 года по указанию ЦК партии и правительства был образован штаб помощника главнокомандующего (помглавкома) по Сибири с центром в Омске. Этим помглавкомом, а, значит, и командующим Восточным фронтом стал Шорин. Насколько этот фронт был велик, видно из того, что на наше довольствие поставили 600 тысяч человек. Костяком управления Восточным фронтом Шорин сделал своих сослуживцев по штабу Кавказского фронта во главе с Афанасьевым. Взял и нас, снабженцев. Сам Шорин отправился в Омск на особом поезде, а мне поручил доставить туда штабное имущество и личные вещи сотрудников. Выделили мне отряд охраны, три классных вагона, несколько грузовых и теплушку с походной кухней. Ехали мы, правду сказать, тесновато – у меня одного, как начальника эшелона, было персональное купе, остальные спали вповалку на нарах. Тем не менее, почти на каждой остановке приходилось отбиваться от желающих забраться в вагон или на крышу. Питались сносно – выручала походная кухня. Как известно, 1920 год выдался необычайно засушливым. На Урале горели леса. Через уральский хребет ехали в сплошном коридоре пожарищ. Особенно жутко это выглядело по ночам. Горели мосты, и мы сутками стояли, ожидая, пока подлатают очередной мост или нас направят в объезд. До Омска добрались только к концу мая.
119
Слонов Иван Артемьевич (1882–1945) – русский, советский актер. На сцене с 1903 г. В 1904–1906 гг. выступал в петербургских театрах, затем в провинциальных. С 1915 г. как актер и режиссер работал в Саратове. Впоследствии его имя было присвоено Саратовскому театральному училищу.
120
Мухтарова Фатьма Саттаровна (1893–1972) – советская певица. В 1916 г. окончила Саратовскую консерваторию, с того же года солистка Оперы С. Зимина. В 1918–1919 гг. пела в Астрахани, Саратове. В 1923–1937 гг. выступала в Харькове, Киеве, Одессе, Баку.
Свободного жилья там, как водится, не оказалось, и мы долго жили в своем поезде – в тупике на берегу Иртыша. Нас поразила омская пыль, которую наносило из киргизских степей, – следствие все той же засухи. Днем на машине ездили по городу с включенными фарами, в белом на улице появиться было нельзя – одежда тут же становилась серого цвета. Я из палатки сшил себе пыльник. Освежали только вечерние купания в Иртыше. Еду мы готовили около вагонов на костре, продукты выменивали на рынке на одежду и обувь, когда позволяло время, я ловил рыбу. То немногое, что нам выдавали в виде пайка, часто бывало совсем несъедобным. Однажды, получив пайковое масло и приняв его за льняное или подсолнечное, два моих сотрудника на костре нажарили себе оладьев. Наелись «от пуза» и тут же ослепли – масло оказалось рыжиковым. Сидят, хлопают глазами и спрашивают друг дружку: «Ты меня видишь?». Мы с женой услышали этот странный диалог, перепугались и позвали фельдшера. Тот сказал, что слепота – естественная реакция на рыжиковое масло и скоро пройдет. Это нас успокоило. И действительно, скоро зрение к обоим вернулось. Мы потом долго смеялись над ними – нет-нет, да ввернем про «покушали маслица».
После разгрома колчаковской армии много пленного офицерья Троцкий [121] натолкал в штаб сибирского помглавкома. В Омске меня поставили во главе хозяйственного отделения одного из отделов штаба армии. Моим прямым начальником был бывший генерал-лейтенант Иванов. Так вот, этого Иванова вскоре отозвали в Киев, где он, как контрреволюционер, был расстрелян ЧК. О настроениях подобной публики говорит и такой факт: на одном из популярных тогда религиозных диспутов, который проходил в штабе помглавкома в присутствии почти всех его сотрудников, аплодисменты сорвал не наш антирелигиозный оратор, а омский архиерей. Мы, коммунисты, не думали сдаваться, но ситуацию спас неожиданно появившийся член Сибревкома Емельян Ярославский [122] – замечательный специалист по антирелигиозной пропаганде. Только он вышел на трибуну, офицерье и попов во главе с архиереем как ветром сдуло. Ну и говорил же он! Его речь была покрыта громом аплодисментов, и от слов архиерея ничего не осталось. В дальнейшем Ярославского мы частенько приглашали на такие диспуты, и он всегда охотно откликался.
121
Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович (1879–1940) – государственный, политический деятель. В социал-демократическом движении с 1896 г. Во время революции 1905–1907 гг. фактический руководитель петербургского Совета рабочих депутатов, редактор его «Известий». С июля 1917 г. большевик, с сентября 1917 г. председатель петроградского Совета рабочих и солдатских
122
Ярославский Емельян Михайлович (настоящее имя Губельман Миней Израилевич) (1878–1943) – партийный и государственный деятель. Член РСДРП с 1898 г., большевик. Участник борьбы за захват большевиками власти в Москве, член ВРК, с 1918 г. комиссар Московского военного округа. С октября 1919 г. председатель пермского губернского комитета РКП (б), редактор губернской газеты «Красный Урал». С марта 1920 г. по 1921 г. член Сибирского бюро ЦК РКП (б). С 1921 г. секретарь ЦК РКП (б), председатель Всесоюзного общества старых большевиков и «Союза воинствующих безбожников».
Ярославский прославился и как обвинитель на процессе палача рабочих и крестьян барона Унгерна [123] , который проходил в Новосибирске, тогда – Ново-Николаевске. Как он гонял этого барона, в какое дурацкое положение его ставил! Каким идиотом и трусом выглядел этот палач, вешатель бедняков, истязатель женщин, детей и стариков! Трибунал, председателем которого был наш уфимский боевик Опарин, приговорил Унгерна к расстрелу.
В 1920 году в омских железно дорожных мастерских судили бывших министров колчаковского правительства. Мы увидели жалкие фигурки, съежившиеся под тяжестью речей общественного обвинителя Гойбарха [124] . Каялись во всех своих грехах, просили простить, поскольку-де не ведали, что творили. Насколько помню, никто из них к расстрелу приговорен не был – все получили тюремные сроки. Сравнивая эти процессы с теми, в которых участвовал сам, я не мог не заметить разницы в поведении подсудимых. Как гордо и бесстрашно смотрели мы в глаза нашим судьям, зная, что боремся за правду, за народ, за Родину! И как подавлены, жалки были они.
123
Унгерн фон Штернберг Роман Федорович (1886–1921) – барон. Окончив Павловское пехотное училище, служил хорунжим в Забайкальском казачьем войске. В 1913 г. вышел в отставку и отправился в Монголию. Участник Первой мировой войны. В 1917 г. направлен А.Ф. Керенским в Забайкалье для формирования добровольческих частей, в 1920 г. перешел монгольскую границу и в феврале 1921 г. захватил Ургу В мае 1921 г. с 10-тысячным отрядом вторгся на советскую территорию. Был разгромлен частями РККА, судим ревтрибуналом и по его приговору расстрелян.
124
Гойхбарг Александр Григорьевич (1883–1962) – партийный и государственный деятель. Окончил юридический факультет Петербургского университета. С 1904 г член РСДРП, меньшевик. В 1918 г. работал в Наркомюсте – членом коллегии и заведующим Отделом кодификации и законодательных предположений. В 1919–1920 гг. член Сибревкома. С 1921 г. председатель Малого Совнаркома. В 1921 г выступал обвинителем на процессе колчаковских министров в Омске. В 1947 г был арестован по обвинению в антисоветской агитации, но судебно-психиатрической экспертизой признан невменяемым и от ответственности освобожден.
После отзыва генерала Иванова моим начальником был назначен Попов [125] – тоже колчаковский генерал-лейтенант. В моем отделении, которое ведало вещевым, продовольственным, артиллерийским, инженерным и финансовым снабжением, работали бывший генерал-артиллерист Беклемишев, генерал-финансист Попов (однофамилец упомянутого), снабженец по фамилии Пин и другие крупные специалисты. Конечно, было непросто работать с такими подчиненными. Они были грамотны, а мы – нет, но все-таки справлялись. К тому времени я уже был опытным снабженцем-руководителем и всякие Беклемишевы с толку сбить меня не могли. Но зато работали мы, конечно, много! В аппарате помглавкома проводили и большую политическую работу– регулярно читали лекции на политические темы, доклады о текущем моменте.
125
Попов Виктор Лукич (р. 1864) – из духовного звания, уроженец Иркутска. В 1900 г окончил Николаевскую Академию Генерального штаба. Участник Первой мировой войны, генерал-майор (1916), начальник штаба дивизии, корпуса. В декабре 1917 г демобилизован. С 1919 г. главный начальник Усинско-Урянхайского края на территории, подконтрольной правительству A.B. Колчака, в Иркутске взят в плен, перешел на службу в РККА. В 1920 г. в штабе помглавкома по Сибири сначала начальник мобилизационного управления, с декабря – помощник начальника штаба.
При мне Попов-«второй» был тихим и скромным старичком, который все ходил на заиртышские озера ловить карасей. Но в прежние времена он служил в штабе Казанского военного округа и хорошо знал Сандецкого [126] – обвинителя на процессах уфимских боевиков. Попов мне рассказывал, что этот Сандецкий очень боялся мести со стороны наших боевиков, что стало для меня новостью.
Летом того же 1920 года омские чекисты раскрыли большой офицерский заговор. О нем я узнал непосредственно от Петра Гузакова, уполномоченного ВЧК по Сибири, а также от наших бывших уфимских боевиков, которые работали в его управлении. Я часто у них бывал. По этому делу ЧК арестовала около 30 колчаковских офицеров, захватила список участников намеченного восстания и план их действий. Согласно этому плану, Шорин и все его подчиненные вплоть до начальников отделений штаба подлежали расстрелу без суда и следствия. Та же участь ждала и всех коммунистов без исключения. Таким образом, меня расстреляли бы и как коммуниста, и как начальника отделения. Начштаба Афанасьева заговорщики планировали взять в заложники, а всех колчаковских генералов, работавших у него, – расстрелять как изменников. Узнав об этом, мой начальник Попов сетовал, что попал между молотом и наковальней – ЧК, которая угрожает арестом, и бывшими сослуживцами, которые готовились его расстрелять. Я, как председатель партийной ячейки, ему ответил: «Что посеешь, то и пожнешь. Надо держаться одного берега. Вас мы пощадили, дали Вам работу, вот и работайте честно, и никакая Чека Вас не тронет. За добросовестный труд советская власть не наказывает, а награждает».
126
Сандецкий Александр Генрихович (1851–1918) – генерал от инфантерии, с 1906 г. командир гренадерского корпуса, в 1907–1917 гг. (с перерывом) командующий войсками Казанского военного округа. В этом качестве утверждал приговоры Казанского военно-окружного суда, включая упомянутый мемуаристом. После октябрьской революции был арестован ЧК, содержался в Таганской и Бутырской тюрьмах. Расстрелян в конце 1918 г.
Летом 1920 года в Омск на баржах начали привозить дрова, которые мы выгружали на субботниках. Эти субботники организовывал и проводил я. Осложняло дело то, что дрова заготовляли в горельниках и они приходили все в саже. Те, кого я ставил на работу в трюм, выбрасывали поленья на палубу, а остальные по двум цепочкам передавали на берег. Дело спорилось. Сам я летал везде, где плохо шло – по большей части сидел в трюме. «Бывшие», которые вынужденно являлись на субботник, работали брезгливо, старались взять полешко двумя пальчиками. Но баржу за вечер мы, тем не менее, выгружали. Из трюма вылезали грязные, как черти, и сразу шли мыться в Иртыш.