Большевики. Причины и последствия переворота 1917 года

Улам Адам Б.

Сатирическими красками рисует писатель в «Бесах» знаменитую сцену «заседания» революционного кружка; немногие произведения могут похвастаться таким виртуозным использованием политической сатиры. Автор пародирует разных представителей «прогрессивного» рода человеческого. Здесь и «праздношатающийся семинарист», и учителя, и пожилой майор, который «никак не мог донести; ибо, несмотря на всю свою глупость, всю жизнь любил сновать по всем местам, где водятся крайние либералы; сам не сочувствовал, но послушать очень любил. Мало того, был даже компрометирован: случилось так, что чрез его руки, в молодости, прошли целые склады «Колокола» и прокламаций, и хоть он их даже развернуть боялся, но отказаться распространять их почел бы за совершенную подлость». Был здесь и гимназист, «очень горячий и взъерошенный мальчик лет восемнадцати, сидевший с мрачным лицом оскорбленного в своем достоинстве молодого человека и, видимо, страдая за свои восемнадцать лет». Самый яркий момент – доклад революционера-любителя, который, хотя и не завершил проект создания системы будущего общества (однако написано уже десять глав), пришел к убеждению, что «что созидатели

социальных систем… были мечтатели, сказочники, глупцы, противоречившие себе, ничего ровно не понимавшие в естественной науке и в том странном животном, которое называется человеком. Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия – все это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого…». Его собственная система устройства мира, «выходя из безграничной свободы», заканчивается «безграничным деспотизмом». «Прибавлю, однако ж, что кроме моего разрешения общественной формулы не может быть никакого». Одним словом, он предложил разделить человечество на две неравные части. «Одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми. Те же должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать». Однако сегодня это не кажется смешным. [57]

57

Один из участников «заседания» даже находит эту систему слишком консервативной.

Безумный «философ» раздраженно заявляет, что «если же члены не захотят меня слушать, то разойдемся в самом начале, – мужчины, чтобы заняться государственною службой, женщины в свои кухни…». А в продолжение всей дискуссии «Нечаев» Достоевского размышляет о напрасно растрачиваемом времени. «Я понимаю, что вам здесь в городишке скучно, вы и бросаетесь на писаную бумагу». Это замечание близко к действительности; в глазах нетерпеливого молодого человека вся Россия сосредоточилась в таком скучном «городишке».

Русский интеллигент, не принимавший участия в политико-экономической жизни России, ощущал серую, гнетущую атмосферу провинции. Для большинства «государственная служба» была единственным путем к успеху. Россия XIX века не давала возможности молодым образованным людям в полной мере приложить свои силы и таланты. Возможно, виноваты в этом, как считал Достоевский, безбожие и кажущийся либерализм образованных классов. А может, основная причина заключается в отсутствии той свободной, решительной экономической и политической активности Запада, которая захватила современников Нечаева и Ткачева. [58]

58

Возьмите практически любого русского революционера этого периода, и вы обнаружите в нем несостоявшегося писателя или литературного критика. Ткачев не являлся исключением. Он баловался критическими статьями как в политической и экономической областях, так и в беллетристике. Его политические пристрастия, как правило, брали верх над здравым смыслом. В Чернышевском он видел величайшего экономиста XIX века. Достоевский, по его мнению, не обладал художественным вкусом и преуспел только в описании душевного расстройства героев. В рецензии на роман «Бесы» (Достоевский знал Ткачева еще молодым публицистом; он, очевидно, является прототипом одного из героев книги) Ткачев сетует, что изображенные душевнобольные люди не имеют ничего общего с настоящими революционерами. Интересно заметить, что, за исключением Герцена, революционный лагерь, который в рассматриваемый период составляли либералы и реакционеры, не блистал литературными талантами.

Линия, разделяющая террористов и заговорщиков, весьма условна. Этот классификационный педантизм, представляющийся странным современному читателю, является необходимым и значимым, поскольку затрагивает 60-е и 70-е годы. Заговорщики понимали, что политическое убийство, если и простительно при определенных условиях, все же не может использоваться в качестве основного средства в революционной борьбе. Террористы, в свою очередь, пришли к выводу, что план захвата власти с помощью государственного переворота – несбыточная мечта заговорщиков, не имеющая права на существование в условиях русской жизни. «Хождение в народ» окончилось неудачей. Ожидание массового революционного переворота, носящего, по Бакунину, стихийный характер или, согласно Ткачеву, с помощью жестко организованных небольших групп, смешно в любом случае. Что же остается? Радикалы от чувства безысходности обратились к самой крайней мере – политическому убийству.

То, что индивидуальный террор – наиболее действенный политический способ борьбы, отвергает вся история русского революционного движения. Убийство Александра II в 1881 году похоронило надежды всего поколения, революционеров всех мастей. Те политические партии и группы, которые возлагали надежду на террор, были полностью деморализованы и распались.

Рассмотрим вкратце причины случившегося. Общество, по большей части испытывавшее отвращение к терроризму (в России XIX века «просвещенное общественное мнение» временами допускало возможность террористических действий), возлагает всю вину за случившееся на непосредственных исполнителей. Не считая душевнобольных, идея политического убийства привлекает самых преданных делу революции идеалистов. Их освобождают от агитаторской и организаторской работы, вследствие чего партия теряет самых энергичных руководителей. Терроризм разрушает революционера как личность, и духовно и физически. Глубоко ошибочно обывательское представление о русском

политическом террористе как о жестоком человеке с железной выдержкой и решительностью. Сложный психологический механизм, толкающий нормального человека на акты насилия, гораздо чаще делает его щепетильным в вопросах политической власти. Среди людей, готовых ради убеждений пожертвовать собственной жизнью и жизнью других людей, редко найдется человек, готовый спокойно подписать приказ о казни сотен и тысяч побежденных врагов. Большевики это понимали очень хорошо. [59]

59

Эта точка зрения подтверждается воспоминаниями старого большевика. Февраль 1917 застал его в ссылке в Сибири. Среди ссыльных был известный террорист, революционер-социалист. Несмотря на различие в политических взглядах, ссыльные жили душа в душу. Февральская революция освободила их, и они вернулись в Европейскую Россию. Царская династия должна подвергнуться физическому уничтожению – такова была первая реакция большевика на радостное событие. Нет, ответил террорист, теперь, когда Россия свободна, не должно пролиться ни капли крови, даже угнетателей и эксплуататоров. Вскоре террорист превратился в гуманиста, а его оппонент в сторонника массового террора в отношении «классовых врагов».

В тот период поворот к терроризму был продиктован неудачами других направлений революционной деятельности. В 1875—1876 годах группы народовольцев объединились в революционную народовольческую организацию «Земля и воля». В скором времени разногласия по вопросу о терроризме привели к расколу организации. Революционная пропаганда среди крестьян становилась все более бессмысленной. Даже самые горячие сторонники «чистого» народничества оказались перед лицом неопровержимых фактов. В то время как в 60-х после указа об освобождении то и дело вспыхивали крестьянские восстания, в начале 70-х бунты пошли на спад, а уже к концу 70-х практически прекратились. Движение «в народ» сошло на нет. Предпринимались попытки проникновения в рабочую среду. Но революционное движение по-прежнему чересчур надеялось на крестьян; пролетариат еще только набирал силу, и народовольцы не возлагали на него слишком больших надежд. Народовольцы начали склоняться к терроризму.

«Начали склоняться» – не слишком подходящее выражение. Революционеров буквально захватила идея терроризма. Хотя впоследствии делались попытки представить террористов решительными и жесткими людьми, совершенно ясно, что причина их склонности к насилию зачастую крылась в душевных конфликтах и нанесенных им обидах. Убийство выражало владевшее ими нетерпение, и истинный революционер не мог позволить себе отступить от первоначальных идеалов. Этот метод борьбы привлекал и тех, кто еще не принял окончательного решения, но не мог оставаться сторонним наблюдателем. Потенциальный или реальный убийца нередко был человеком, который легко «ломался» на допросе и становился полицейским информатором или агентом-провокатором.

«Земля и воля» все больше затягивалась в болото терроризма. Сначала было принято решение прибегать к убийству «в редких случаях», только для уничтожения предателей из собственных рядов и особенно жестоких государственных и полицейских чинов. Такой подход был одобрительно встречен образованными классами. После того как Вера Засулич, совершившая покушение на петербургского градоначальника, отдавшего приказ о телесном наказании политического заключенного, была оправдана, она стала героиней «в глазах просвещенного общества». Очень скоро терроризм стал основным видом деятельности «Земли и воли». Многие активисты организации тяжело переживали сложившуюся ситуацию. Они выражали несогласие не просто с терроризмом, а с использованием его в качестве основного средства для решения политических задач организации. Агитационная работа в массах не велась. И что самое парадоксальное – убежденный террорист становился более умеренным политиком, чем его товарищ, боровшийся с терроризмом.

Подобный парадокс легко объясним. «Убийцу» царских чиновников не следует отожествлять с обычным убийцей. Он руководствуется политическими мотивами. Единственное требование, которое могло найти поддержку у большей части образованных и прогрессивных людей, – это требование конституции: наряду с любой цивилизованной страной, Россия должна иметь парламент, который будет управлять страной. Слово «конституция» резало слух многим народовольцам. Они по-прежнему тяготели к аграрному социализму. Их тактика являла собой немыслимую смесь идей Лаврова, Бакунина и Ткачева. В их глазах требование конституции было скорее «политической», чем «социальной» проблемой. Их сбивчивые возражения скрывали страх (надо сказать, справедливый), что любое собрание народных представителей не пойдет на пользу никому – ни социалистам, ни аграриям. Противники террора не уставали повторять, что стоит преуспеть «политической» кампании, как условия жизни народа значительно ухудшатся. Но у них не было никакой альтернативы террору и «политике», кроме агитации в народных массах. Но это означало биться головой о стену народного равнодушия и враждебности.

В 1879 году произошел раскол «Земли и воли». Сторонники и противники террора вели горячие дискуссии. Противники терроризма угрожали, что предупредят предполагаемых жертв. Террористы отвечали, что не колеблясь направят свои действия против информаторов. В результате организация разделилась на две: террористы назвали свою организацию «Народная воля», вторая организация – «Черный передел» – сосредоточила свою деятельность на социалистической пропаганде в деревне. Обе партии, каждая из которых была всего лишь небольшой группой людей, открыли типографии и установили слежку друг за другом. И хотя «Черный передел» вскоре распался, именно из его рядов вышли основатели марксистского социализма в России; среди них был и отец русского марксизма, учитель Ленина, блестящий и несносный Георгий Плеханов.