Большие дела

Ромов Дмитрий

Как только я вхожу в зал, меня едва не сносит вихрем. Это идут братки Мамуки. Впереди вышагивает лысый с рябым лицом, тот что присутствовал на вчерашнем совете в Филях.

— Здорово, Бро, — бросает он, останавливаясь. — Ты-то нам и нужен.

— Зачем? — хмурюсь я. — Где Абрам?

— Абрам? — переспрашивает рябой и обводит взглядом своих соратников.

— Погнали, Пёстрый, — торопится один из них.

— Ты хлебало прикрой, — ощеривается на него лысый, и повернувшись ко мне, добавляет. — А мы как

раз к нему и едем.

— К Абраму? — уточняю я. — А где он? Почему сам не приехал?

— Велел, чтобы мы к нему, — криво улыбается Пёстрый. — Пошли, не ссы.

Я выхожу из здания вместе со своей шумной ватагой. К гостинице тут же подкатывают «Рафик» и «буханка».

— Куда это мы такой толпой? — спрашиваю я.

— К Абраму, сказал же тебе. Чё ты как маленький? — подмигивает лысый. — Он велел, чтобы тебя тоже привезли.

— Херня какая-то, — качаю я головой. — Я пойду ему позвоню.

— Вот же ты червь въедливый, — сердится рябой. — Садись давай.

Машина рвёт с места и меня опрокидывает назад.

— Давай, поясняй, Пёстрый, — требую я, а то ты совсем что-то базар свой не фильтруешь. Где Абрам?

— Бляха-муха, Бро! — рычит лысый. — Вальнули Абрама. Прямо перед домом. Так что сейчас будем справедливость восстанавливать. Держи.

Он достаёт из-под сиденья ствол и передаёт мне…

9. Гимн завтрашнему дню

Я смотрю на ПМ на его ладони. Хороший такой пистолетик, хоть и побитый весь. Милицейский, небось, с огромным таким шлейфом, побольше, чем хвост кометы Галлея.

— Эт что? — поднимаю я глаза на лысого, рябого и Пёстрого.

— Ты чё не видишь? Ствол, ёпта! Хватай, давай!

— Нет, — спокойно отвечаю я и качаю головой. — Это не по моей части, товарищ.

— Чё?! Ты охерел что ли? Там на Абрама напали! Бери, сказал! Я тебе чё тут шутки шучу?!

— Так, ты успокойся-ка для начала, — отвечаю я. — И волыной своей в меня не тычь, пожалуйста. А то действительно клоуна начинаешь напоминать. Лучше уточни-ка, Абрама вальнули или на него наехали? Сдаётся мне, это две огромные разницы.

— Ты чё, баклан, в натуре?! — нависает надо мной Пёстрый. — Зассал, фраерок? Как до дела дошло, так зассал сразу? Обгадился, чмо?

Паша с Игорем сидят рядом со мной и глаз с лысого не спускают.

— Водитель! — кричу я. — На следующей остановке притормозите. Мы выходим.

— Э-э-э, ты чё гонишь? Ты чё хочешь вообще?

— Хочу, чтобы ты чётко объяснил обстановку. Чётко, въехал? Вкурил? Ты сядь-сядь, баламут непоседливый. И отвечай, когда спрашивают.

— Э, ты вообще припух, щегол? — рычит он. — Ты малолетка конченая. Твой номер шесть, ты понял?

Паша вопросительно на меня смотрит, но я едва заметно качаю головой. В «рафике» нас, кроме водителя, пятеро. В буханке

тоже, наверное, человек пять. Прямо бригада.

— Сучёныш мелкий, хватай дуру!

— А не боишься, — хмыкаю я, — что из этой дуры я тебе мозги вышибу?

— Чё ты сказал?

— А, ну да, — как бы догадываюсь я. — Мозгов нет, чего бояться, правильно?

— А не ты ли на Абрама навёл? — прищуривается он.

Вот же дебил. Я так ему и говорю:

— Ну, ты и дебил, Пёстрый. Сядь уже, не маячь.

Его товарищ, вроде Гога, хотя на сто процентов не уверен, чуть качает головой и ржёт.

— Гога, что за кипеш? — обращаюсь я к нему. — У братана, походу, вообще крышу сорвало. Закипело под крышечкой у бедолаги… Давай, хоть ты доложи по-человечески обстановку.

— Так никто ничего не знает, — пожимает плечами Гога. — Позвонили, сказали, вроде стреляли в Абрама.

— Кто позвонил?

— Да пацаны, не знаю. Пёстрый с ними базарил.

— Ну, и что там, Пёстрый? — киваю я ему. — Членораздельное что-нибудь скажешь уже? Кто звонил, что сообщил? Давай, излагай, разрешаю.

Знаю, его эти слова бесят, но ничего, ему полезно. Нехрен тут пальцы гнуть. Всяк сверчок, знай свой шесток.

«Рафик» несётся, торопится, ныряет и всплывает на своих ватных подвесках, как дельфин на волнах.

— Это ты, сучара, на Абрама навёл! — перекашивается от злобы лысый и, зажав в руке «Макарыча» неуклюже, по-медвежьи тянется ко мне.

— Гога, — обращаюсь я ко второму бандосу, не глядя на Пёстрого. — А у тебя-то ствол есть?

— Не, я чё лошара со стволом по городу монтыхляться?

— А чё этот лысый хрен докопался до…

Я не успеваю договорить, потому что лысый хрен решается продемонстрировать мне своё физическое и, по его разумению, иерархическое превосходство и, схватив за плечо, пытается всучить-таки своего «Макарыча».

— Руку убрал, — хмуро бросаю я, но он проявляет настойчивость и дёргает за плечо со всей дури просто.

А плечо у меня больное, израненное всё. Я бросаю взгляд на Павла. Он ждёт этого взгляда и понимает его правильно — как приказ, как сигнал к бою. Он быстро привстаёт со своего места и наносит Пёстрому несильный, но молниеносный удар тремя пальцами в район кадыка, а потом, как ни в чём не бывало, садится обратно.

Это коренным образом меняет всю картину. Пёстрый хрипит и валится на пол, хватаясь за горло. Гога вскакивает.

— Э, вы чего творите, пацаны!

— Ты же сам видел, — удивляюсь я. — Этот дурачок из берегов вышел. За края перелился. Да ещё и путаница в голове у него изрядная. Ну пусть теперь полежит, отдохнёт, в себя придёт. Короче, ты не знаешь куда и зачем мы едем, так?

— Ну, типа к Абраму, — говорит он ошарашенно.

— А что с ним ты тоже не в курсах, да? — спрашиваю я.