Большие гонки
Шрифт:
– Есть возле вас что-нибудь похожее на радио?
– прокричал я.
Он кивнул.
– Сможете воспользоваться?
Он вновь кивнул.
– Посмотрим, можно ли установить связь с Качи. У меня нет желания проделывать обратный путь над океаном.
Я вновь взглянул вперед. Проверил показания табло. Двигатели начали перегреваться-я не убавил газ. Кое-как исправив положение, я попытался выглянуть сквозь боковые стекла.
Полчаса спустя я, нервничая, переключил баки, но моторы продолжали работать так, будто ничего не произошло, и у меня замедлилось сердцебиение. Я начал привыкать
– Смотрите, без ручного, - показал я Хоннейбану, но тот продолжал брюзжать.
Через полтора часа он связался с базой. Я взял наушники и услышал опьяняюще прелестный голос, несколько искажаемый помехами. Они уточнили мой курс, по радару, отследили, насколько меня снесло. Рука, лежавшая на приборном щитке, ощущала размеренную вибрацию, означавшую, что все идет нормально. Левый двигатель все ещё был немного перегрет, пришлось вновь сбросить газ. В восьмидесяти километрах от Качи, одного из арабских королевств, где нет нефти, я смог поговорить с базой.
– Победитель базе, победитель базе, - гундосил я.
Мне сказали, что слушают.
– Не хотелось бы вас шокировать, - сказал я, - но мой самолет "Мессершмит 110"с опознавательными знаками Люфтваффе.
Мне не поверили и попросили повторить.
– Машина очень старая, - продолжал я, - поэтому прошу на всякий случай быть наготове.
Они согласились, а я молился, чтобы не нашлось на базе ветерана-артиллериста, готового свести старые счеты. Увидев берег, я начал медленный спуск в раскаленном воздухе... и боль вновь заявила о себе.
– Чего вы так крутитесь?
– спросил меня Хоннейбан, от которого ничто не ускользало.
– У меня ранение в такое место, о котором стыдно говорить, - сухо сказал я.
Он рассмеялся. У него не было намерения прощать мой удар в горло. Я прошел над полосой базы, длинной превосходной бетонной полосой, позволяющая посадить даже"вулкан", если арабы вдруг занервничают и понадобится применить силу. В данный момент там находились два вертолета, три стареньких "варсити" и "метеор" командования базы.
Я развернулся по ветру, прошел немного дальше и развернулся для посадки. С такой длинной полосой я мог забыть об элеронах, тем более, что не знал, каким рычагом они управляются. Отвел рычаг выпуска шасси. И ничего... Попробовал ещё раз... все без изменений. Только пикание в ухе и свист перематывающейся магнитной ленты.
– Шасси не вышло. Шасси не вышло.
Пришлось уйти на второй круг. Петерс действительно сделал все, чтобы выигравшему Большие гонки не удалось похвастаться своей победой. Я никогда не пробовал садиться на брюхо, а с подобной старой развалиной и вовсе не было желания так рисковать. Хоннейбан слегка побледнел, когда я сообщил ему, что произошло... Даже он понимал, что без шасси не сядешь.
– Что вы собираетесь делать?
– спросил он.
– У вас есть парашют? Нет? Тогда пристегните ремень и молитесь... Сатана вам поможет, или, может быть, призрак Геринга.
Я связался с башней контроля полетов и они выразили свое сочувствие. Думаю, им не доводилось видеть в воздухе такой музейный экспонат. Мне посоветовали совершить посадку на брюхо в конце полосы, чтобы
Они регулярно подсыпали его на случай, если кто-то проскочит полосу.
Идея показалась мне стоящей, и сделал последний вираж, я пошел на посадку. Начал сбрасывать скорость, очень низко прошел над полосой по всей её длине, с трудом удерживая машину от срыва в штопор. Боль в пояснице усилилась до того, что я даже испугался. Нет, однажды мой мозг просто сломается от такого напряжения и придется отправиться туда, где тепло и тихо, и где будут прекрасные ласковые медсестры и невероятное множество цветов в зеленых садах...
Конец полосы, меченый черными тормозными следами, приближался ко мне. Кляня род Квина до четвертого поколения, я убрал газ. Моей старой тевтонской птице понадобилось метров шесть, чтобы упасть, и в последнюю долю секунды я резко рванул ручку на себя. "Ме ЕF-110" рухнул на землю с потрясающим грохотом, заваливаясь на одно крыло. Я суетливо дергал все рычаги подряд, пока мы скользили по бетону в ливне клочков разлетавшейся обшивки... до тех пор, пока самолет не сошел с полосы и не уткнулся в песок. Нос помялся, но корпус остался цел, замерев в огромном облаке пыли. У меня второй раз в этот день получилось...
Я резко открыл фонарь кабины и, пытаясь как можно быстрее спуститься на землю, заметил за спиной суетливую возню Хоннейбана. Мои джинсы за что-то зацепились, я резко рванулся вверх, послышался треск рвущейся материи - и я был свободен. Спрыгнув на крыло, потом на землю, я пустился вдогонку за Хоннейбаном.
"Месс" на мне отыгрался. Он позволил удалиться метров на 70, прежде чем взорвался, обдав жаркой волной, заставившей зарыться в песок, дрожа всем телом. Через пять секунд я поднял глаза и взглянул назад. Огромный столб дыма поднимался к небу черным обвиняющим перстом, самолет был скрыт морем огня. Я прополз несколько метров, удаляясь от жара, и осторожно поднялся. Что-то в моем затуманенном мозгу прозвенело сигналом тревоги.
Хоннейбан шел ко мне... И лицо, и дуло его пистолета не дышали любезностью. Может быть, ему не понравилось, как я посадил самолет.
– Ну ладно, Макальпин, пленки!
Мне понадобились целых три секунды, чтобы до меня дошло: Cи-Ай-6 забирает добычу.
– Нет, я дрался и рисковал жизнью не для вас. И я не отдам их вашей своре захребетников. Их получит Квин и никто другой.
Он погрозил пистолетом.
– Можно без труда доказать, что вы стали жертвой несчастного случая, а ваш контракт с Квином заканчивается завтра. Так что отдайте пленки мне.
Что мне оставалось делать... Драма превращалась в фарс. Дать убрать себя одному из своих, да ещё на таком этапе! Никто не будет носить по мне траур, исключая Жозефину, и то пока она не найдет другого мужчину...
Я сплюнул на песок к ногам Хоннейбана и сунул руку в карман моих засаленных джинсов. Но микрофильмов там не было по той причине, что отсутствовал сам карман. Он были выдран с корнем, осталось лишь несколько ниточек, болтающихся под бризом пустыни. Я вспомнил несколько ужасных секунд, когда считал себя прикованным к самолету, и не мог удержаться от смеха. Ему пришлось со всей силы влепить пощечину, чтобы привести меня в чувство.