Большие каникулы Мэгги Дарлинг

Кунстлер Джеймс Говард

Когда до дома оставалось сделать всего шагов пять, она услышала летящие оттуда звуки страсти и на миг оцепенела, стараясь отличить энергичные стоны сына от странных, по-птичьи высоких вскриков девушки. Боясь быть замеченной, она метнулась назад на кухню, положив блины и сосиски назад в печь. Подождав десять минут, что ей показалось вполне достаточно, она позвонила в домик по внутреннему телефону.

— Ум-м? — ответил запыхавшийся Хупер.

— Счастливого Рождества! — зачирикала Мэгги. — Вы уже встали, ребята?

— Типа того.

— Я несу

вам завтрак.

— У, м-да…

— Не беспокойся, я оставлю его на крыльце.

— Отлично…

Мэгги снова поставила все на поднос, отнесла его, оставив его на этот раз на плетеном столике у двери, и снова вернулась на кухню. Она заварила кенийскую арабику. Над чашкой поднимался пар. Она пила кофе, нервно пощипывая блин, и смотрела на домик из кухонного окна. Секунды тикали за секундами, а поднос все еще стоял на крылечке, все быстро стыло при минус восьми. Она схватила трубку с телефона на стене.

— Все стынет на крыльце, — сказала она.

— Подожди еще минуточку, мам, а?

— Хупер, дорогой. По крайней мере, окажи мне честь занести все внутрь, чтобы я не думала, что выкинула час, готовя это все для вас.

— Хорошо, мама.

— Bon app'etit.

В тот момент, когда она повесила трубку, раздался звонок в дверь.

3

Снова дежавю

Мэгги распахнула тяжелую резную дверь из американского каштана ручной работы (приблизительно 1820 года) и увидела Кеннета, стоявшего в том же костюме, в каком он был накануне вечером: в измятом смокинге. Она была шокирована его появлением, и это удивило ее больше всего.

— Надеюсь, ты стала благоразумнее? — спросил Кеннет.

— Ну и вопрос!

— Ты вчера что-то здорово рассердилась.

— Я все еще здорово сердита.

Кеннет немного уклонился, словно ожидая удара.

— Мэгги, прошу тебя, не могли бы мы поговорить?

— Ты не с того начинаешь, дружок. Это я должна стать благоразумнее? Надо же, как мы выражаемся! Ты что себе думаешь? Что у меня ПМС? Что я неадекватна? Что с тобой все в порядке, а со мной что-то не то? Так вот: я реагирую на то, что ты совершил, засранец!

— Извини, я виноват, ты так расстроилась…

— Скажите пожалуйста, мы — виноваты! В чем? А в том, что я тебя поймала!

— Ну как мне попросить у тебя прощения?

— А никак!

— Я не хочу тебя терять, — выпалил Кеннет и неожиданно разрыдался, его атлетические плечи сотрясались с каждым всхлипыванием. До сих пор Мэгги не приходилось видеть ни одной слезы из его глаз, даже на похоронах его отца, и то, что она лицезрела сейчас, выводило ее из себя.

— Ради бога, заходи, чтобы я могла закрыть дверь.

Кеннет переступил через порог.

— Иди в библиотеку. Я принесу тебе кофе.

Кеннет кивнул сквозь слезы и неуклюже, как огромный раненый зверь, пошел в указанную ему комнату. На кухне Мэгги сначала хотела добавить Кеннету немного коньяку в кофе, но предвидение

того, к чему это могло привести такую очевидно нестабильную личность, остановило ее. Когда она вошла в библиотеку, он уже всего лишь вздыхал.

— Тебе не интересно, где я провел ночь? — спросил он.

— Кеннет, ты — очень богатый человек. У тебя прекрасная машина в отличном рабочем состоянии и бумажник, полный платиновых кредитных карточек. Мы живем в цивилизованной части мира. Если ты не смог найти приличный отель, то ты безнадежен.

— Я ездил в Гановер, туда и обратно, — поведал он, не обращая внимания на ее сарказм. Гановер в штате Нью-Гэмпшир, родной город бейсбольной команды «Дартмутские индейцы», был также и городом, где он учился в колледже.

— Довольно отчаянный поступок. Ты не устал?

Кеннет кивнул, губы у него были сжаты, словно он старался сдерживаться, чтобы вновь не расплакаться, а глаза припухли и покраснели, как у кокер-спаниеля.

— Я… я думал, что, может быть, если я снова побываю там, то смогу найти ту часть меня, которую я каким-то образом растерял за все эти годы.

— Ну и что ты нашел? — спросила Мэгги.

— Мне хочется, чтобы у нас все стало вновь по-прежнему, — сказал Кеннет.

— Нам уже никогда не будет снова по двадцать лет.

— Нет. Я хочу сказать, мне хотелось бы, чтобы… мы попытались начать снова. Я могу измениться. Клянусь…

— Подожди минуту. Что ты такое потерял, что поехал туда искать?

— Мое чувство меры. Приоритеты. Ценности.

— Звучит как-то метафизично…

— Я не хочу потерять то, что прожито вместе, Мэгги. Для меня это значит все.

— Тебе следовало бы подумать об этом прежде, чем ты засунул свой прибор в эту шлюху.

— Ты теперь меня никогда не простишь?

Мэгги медленно пила свой кофе, размышляя про себя, затем сказала:

— Я понимаю, что даже хорошие люди иногда срываются, и эта жизнь полна странных неожиданностей. Если бы ты трахнул какую-нибудь девку в гостинице, или, о боже, даже завел себе любовницу на стороне, но потом прекратил отношения с ней, то я бы, возможно, простила тебя. — Она надула щеки. — Но меня убивает то, что ты занялся этим под нашим кровом тогда, когда дом был полон людей. А что, если бы тебя заметила Хэтти Мойль, а не я? Какое унижение! Или Конни Маккуиллан, боже сохрани, с ее-то связями в журнале «Пипл»! Еще до конца недели я стала бы международным посмешищем.

— Никто ничего не видел, — сказал Кеннет, в его голосе прозвучала нотка раздражения. Было ясно, что он не хотел развивать эту тему.

— Да неужели?! И ты не шлепал Лору Уилки по ее маленькой попке прямо в центре танцевального зала? Даже не пытайся отнекиваться. Я сама видела — и будем надеяться, что другие пятьдесят человек этого не заметили. Но знаешь, вот что меня действительно задело, так это то, что ты не мог подождать еще пять жалких минут в туалетной комнате, прежде чем высовываться оттуда. Такое впечатление, что ты просто хотел, чтобы тебя застукали.