Большие каникулы
Шрифт:
Полкан все глядел и глядел в окно. Возле него стояла миска с размокшими сухарями и остатками супа. Он оттолкнул ее лапой, миска перевернулась, и все вылилось на землю. Полкан обхватил голову лапами, и туловище его тихонько вздрагивало.
— Плачет, наверно, — сказал Семен.
Трудно было разобрать, плачет он или это дождинки скатывались по его морде.
Мы злились на Липси. Ну что хорошего Полкан в ней нашел? Чего он так переживает? Вдруг мы услышали лай. ПШИК тут же перевел:
— Ты где, Полкан? Я уезжаю, прощай!
Липси появилась на своем подоконнике. Полкан вскочил на ноги, загромыхала цепь.
— Здесь
— Я была занята. Я наблюдала, чтобы ничего не забыли из моих вещей. Ведь за мной скоро приедет машина из Киева. — Она как-то пропищала «за мной» по-особенному, словно хотела подчеркнуть, что именно за ней, а не за кем-нибудь другим выслана машина.
Полкан хрипловато и протяжно застонал:
— Скоро осень. Листья желтеют. — И отвернулся.
— Ты разве различаешь цвета? А ведь ученые утверждают, что мы не различаем цвета, — пролаяла Липси.
— Ну и пусть их утверждают, а нам видней, — ответил Полкан.
— Скажи, друг, а тебя зимой хозяин приглашает в дом, чтобы ты не замерз?
Полкан отрицательно покачал головой.
— Я ведь не кошка. Мое место здесь, под небом. Я ведь сторож. Должность у меня важная: уследить, чтоб ничто не пропало, чтобы дикий зверь не забрался во двор. Знаешь, когда зимой я облаю все звезды и вроде бы делать мне больше нечего, тогда я в окна к хозяину заглядываю. В избе у них огонь горит. Сережка с отцом на щелчки в шашки режутся, а я заберусь на сугроб и долго гляжу. Они меня со света не видят, а я их всех разглядываю, какие они есть. Когда же в доме у них погаснет свет и все улягутся спать, я для порядка тявкну пару раз в морозный воздух, пробегу мимо окон, гремя цепью, прислушаюсь ко всем шорохам и, если ничего подозрительного нет, ложусь спать, чтобы смотреть тревожные собачьи сны… Вот ты уедешь, а я буду думать о тебе. Буду считать дни, когда бабка снова привезет тебя в зеленой авоське.
— Послушай, Полкан, а ты не влюбился ли в меня? — спросила Липси.
Полкан закивал утвердительно головой.
— А тогда зачем дразнил меня и называл Липси-Дрипси?
— Забудь, Липсушка, забудь. Шутник я. Я совсем не хотел тебя обижать, я не злой. Правда, на заборе кто-то написал: «Во дворе злая собака». Только это неправда. Я громкий, только и всего, — с грустью взглянул на Липси. — Не уезжай, мы будем жить в собственной будке. К зиме ее починят, залатают дыры. Я буду в стужу укрывать тебя своей подстилкой. Не уезжай. Я буду отдавать тебе самые вкусные мозговые кости. Проживем как-нибудь. Не уезжай.
— Смешной ты… — как-то грустно пролаяла Липси. — Прощай! Я тоже буду тебя вспоминать. Ты очень добрый. Прощай!
— Постой чуть-чуть, ну хоть совсем немножко.
— Меня уже зовут. Да и ты совсем промок, — сказала Липси.
— Это пустяк. Я простою под ливнем, сколько ты захочешь.
Бабка сняла Липси с подоконника и усадила в сумку.
— Прощай! — Полкан тихонько ушел к себе в будку.
Семен всхлипнул и отвернулся. Вилен толкнул его в плечо.
— Ты что?
— Да так… Жалко мне их. Я сегодня притащу Полкану все мясо из борща.
Вот и все о нашем друге Полкане. Вот и все о маленькой Липси.
А. Костров.
Иван,
Здорово, Иван!
Не сердись на меня, но так получилось, что я твое письмо прочитал Олесе и Семке. Понимаю, что поступил я не здорово и за такие штучки можно и по шее получить, но тебя рядом нет, я потому и осмелел. Когда все узнаешь, почему я так поступил, может быть, и не станешь размахивать кулаками.
Понимаешь, какое дело… Когда наш почтальон принес твое письмо, меня в это время дома не было, я в сельмаг за солью бегал. Семка дожидался меня во дворе и сказал почтальону, что, как только я вернусь, он тут же передаст его мне. Почтальон ему поверил (у нас тут все друг другу верят). А Семка решил со мной шутку разыграть: взял и до моего прихода углем на конверте нарисовал сердце, пробитое стрелой, чтобы меня заставить танцевать. Когда я пришел, Семка таинственно заулыбался, а руки держит за спиной. Я спросил, чего он такую хитрую физиономию скорчил?
— Танцуй, — говорит, — тебе письмо пришло с интересным знаком на конверте. — И стал дразнить меня: покажет — спрячет письмо, покажет — спрячет. Мимо нашей калитки Олеся проходила и заинтересовалась, что это Семен возле меня козлом скачет. Зашла к нам во двор, спрашивает:
— Ты чего, Семка, пляшешь?
А Семка хихикает и конверт с пробитым сердцем показывает.
— Видишь, — говорит, — какое письмишко Андрей получил?
Олеся пожала плечами и говорит:
— Ну и что?
А Семка ехидно так, растянуто ей втолковывает:
— Как это — «ну и что»? А сердце-то стрелой прострелено.
— А мне-то что? — Олеся сердито взглянула на меня и тут же плечом толкнула калитку, ничего не сказав, пошла к себе. Идет, не оглядываясь. Семка понял, что шутка его не тем боком повернулась, побежал догонять Олесю. Я тоже догнал ее и спросил:
— На что ты обиделась? Это же Семкины проделки.
Семка стал бить себя в грудь кулаком и клясться, что сердце он собственноручно нарисовал на конверте и что он во всем виноват. Я ей стал доказывать, что письмо из Москвы, от друга. Я твой почерк сразу узнал, Иван. Конверт стал ей показывать. Олеся отворачивается и даже смотреть не хочет. Я думаю: что мне теперь делать? У меня был единственный выход: прочитать ей твое письмо. Семка уцепился за это.
— Вот это правильно. Читай нам его вслух, пусть она убедится. Я тоже послушаю.
Вот так все и произошло. Свернули мы в тихий переулочек, сели на сваленные бревна, и я приступил к чтению. Тут бы надо было молчать Семену и слушать, а он стал мне помогать:
— Верно, верно, Андрей. Прочти ей, и она успокоится.
А Олеся как зыркнет на него глазами и говорит:
— Много вы на себя берете. Думаете, что меня волнует ваше письмо? Да ничуть.
Семка испугался, что я читать не стану, подтолкнул меня в руку:
— Читай, читай, мы слушаем.
Я спросил Олесю:
— Читать?
— Как хочешь.
— Читай, читай… это она так… Ты давай читай, — суетился Семен. Вот и пришлось мне читать, Иван, ты хоть и с продолжением писал свое письмо, но получилось у тебя хорошо. Обо всем понемногу ты тут рассказал, но все понятно и складно. Когда я вынул письмо из конверта, Семка даже ахнул от удивления.
— А ты, Андрей, говорил, что твой друг слишком короткие письма пишет, а он вон сколько накатал.