Большие снега
Шрифт:
Это все великие чудеса вечности. Но не менее дороги поэту и великие чудеса настоящего – край северный и край дальневосточный, «край, где от бед и всякой тоски вас берегут не женские пальцы, а загрубелые кулаки». Он готов подарить все эти чудеса любимой, – не просто лес, но даже таинственные дацитовые купола в нём, притягивающие созвездия с небес. Чудеса – на Итурупе, Кунашире и Парамушире, в океане и на вулкане Богдана Хмельницкого.
Уже в самом начале своего творческого пути Геннадий Прашкевич как бы наметил перспективу: «Я научился просыпаться рано, когда ещё не ноют в сердце раны, когда ещё сороки не проснулись, и тянет тишиной с пустынных улиц… Я научился радоваться дому, твоей ладони, шороху на крыше, я научился радоваться грому, особенно когда он плохо слышен… Я научился говорить, как птица, скрывать печаль, невидимое видеть. Немногому осталось научиться: с такой же силой знать и ненавидеть…» Узнать поэту удалось многое, и о многом написать. Только ненавидеть он так и не научился.
«О, за мгновение, пока в мои глаза летела капля, я прожил жизнь, – любил и плакал, и видел дождь и облака. Но капля пала на глаза и вновь я тронут тайной жуткой: как уместилась жизнь моя в таком коротком промежутке?» Так написано в стихотворении «Перед дождем».
В мире Геннадия Прашкевича слишком много любви, чтобы отдавать свои силы ненависти. «И если мы не говорили о любви, Татий, то лишь потому, что любовь подразумевается во всем и всюду». Кстати, в этом трехчастном произведении – «Стихи о Татии и Эгее» – мы встречаемся ещё с одним (неявным) примером использования принципа центонности: «Пей. Не фалерн, но всё-таки вино…» и обращение: «Мальчик!» – вспомним Катулла, вспомним пушкинское «Пьяной горечью фалерна чашу мне наполни,
Главная боль поэта – его незавершённые дела, потеря близких, неблагополучие мироздания и самой любимой его части – любимой и прекрасной земли: «Сосны плакали, и тяжко слёзы жёлтые текли, как туманные стекляшки, рыбы в омутах цвели… А под жарким одеялом дыма, скрывшего поля, задыхалась и стонала обнаженная земля…» Поэт понимает, что «сезон иллюзий завершён», что берег, который «только что был близким», отдаляется, что подступает одиночество – «как будто крикнул в своды храма, а эхо не отозвалось». Впрочем, сам поэт нечасто говорит обо всём этом как о боли, чаще он формулирует своё состояние другими словами: «Не боль, а ощущение вины». Это важная поправка.
Мне хотелось завершить разговор о поэзии Геннадия Прашкевича каким-то одним, лучшим, как бы итоговым стихотворением, – и я не смогла выбрать: «За то, что эта жизнь нам удалась…», «Я оплатил бы все разлуки…», «Глаз меньше ошибается, чем разум…», «Разор души, глухая боль…», и многие, многие другие.
Но может, вот это?
Не надо музыки. Не надо!Пусть лучше дождик моросит.Туман.Строения.Ограда.В окошке свет.Ребенок спит.Он тихо спит.Он сонно дышит.Блаженно и легко сопит.Мне скажут: «Так давно не пишут».А я скажу: «Ребенок спит».Москва, 2004