Большой Боб
Шрифт:
— Завтра надо будет выкроить время и забежать к Люлю.
Но на следующий день едва успевал обойти всех больных.
Кончилось тем, что она сама позвонила; мы только сели ужинать, и мне пришлось поставить телефон на буфет.
— Шарль?
Не знаю, каким образом жена догадалась, что это Люлю; возможно, по выражению моего лица. Говорила Люлю как-то неуверенно, с запинками.
— Я вам не помешала?
— Что вы! Как вы себя чувствуете? Надеюсь, у вас хотя бы нет гриппа?
— А вы болеете?
— Я
— Мне кажется, я не заразилась, — пробормотала Люлю.
Голос у нее был колеблющийся, нерешительный. Я уловил в нем какую-то нищенскую, приниженную покорность.
— Вы, наверно, едите?
Я солгал:
— Как раз кончили.
Жена скорчила недовольную гримасу.
— Вы, видимо, страшно заняты?
— Две последних недели передохнуть было некогда, но сейчас становится легче: выздоравливающих уже больше, чем новых случаев заболевания.
— Шарль, у меня к вам просьба.
Судя по тону, я решил было, что дело идет о деньгах.
— Вы же знаете, что всегда можете рассчитывать на меня. — Я вынул из кармана часы. — Не поздно будет приехать к вам в половине девятого?
— Благодарю, Шарль, я ведь всегда дома. Но только не думайте, что вы обязаны…
Озабоченный, я вернулся к столу, размышляя вслух:
— То ли она больна, то ли с ней что-то случилось…
— Плакала?
— Нет, но голос у нее какой-то не такой. Словно она милостыню просит.
— Поедешь к половине девятого?
— Да. Заодно зайду к двум больным.
— Я думала, на сегодня ты закончил.
— Пойдет в счет завтрашнего.
Этим я подстраховался: жена уже не предложит поехать вместе со мной. Я зашел пожелать спокойной ночи старшему сыну: он почти выздоровел и, обложившись иллюстрированными журналами, целыми днями читал в кровати.
— Поздно вернешься?
— Не думаю.
Взяв машину, я поехал на улицу Ламарка. Я поразился, обнаружив, что двери на замке, мало того — закрыты ставни и заперта наружная дверь, так что пришлось стучать. Послышались приближающиеся шаги. Голос Люлю спросил:
— Шарль, это вы?
— Да.
Люлю отодвинула засов, открыла замок. Она была не причесана, в красном халатике, в войлочных шлепанцах на босу ногу.
— Очень мило, что вы пришли.
Следом за ней я прошел через неосвещенную лавку, вошел в ателье; дверь в спальню оказалась открытой, и я бросил туда взгляд: на нерасстеленной кровати виднелась вмятина — Люлю, видимо, лежала. Я машинально оглянулся и, кажется, даже принюхался.
Люлю взглянула на меня и, усаживаясь, сообщила:
— Она ушла.
— Вы поссорились?
— Даже нет. Я ведь не потому попросила вас прийти. Я ей просто предложила убраться.
— А я полагал, что вы боитесь оставаться одна.
— Еще немножко боюсь. Видите, закрыла двери и окна. Смешно, я понимаю. Бывает,
Я старался не смотреть на нее, боясь, что она прочтет в моих глазах изумление и жалость. Меня ужаснуло, как она похудела за эти несколько недель. Очень мне не понравились также глубокие круги под глазами и какой-то застывший взгляд.
— Вы не больны?
— Нет. А что касается Берты, то, может быть, с опозданием, но все-таки до меня дошло, что в чем-то я предаю Боба. Наверно, это трудно понять, а сейчас я просто не способна связно объяснить. Раньше я была такой, какой была. Неважно, что думали другие, но Бобу я была нужна именно такая. И лучше бы мне такой и остаться, это самое меньшее, что я могу, верно?
Я кивнул.
— С нею дом перестал быть нашим домом. Даже спальня, наша постель стали пахнуть по-другому. Она старая дева, и кое-какие вещи, которые замужняя женщина схватывает инстинктивно, ей совершенно непонятны. Все это очень сложно, Шарль. Я совсем подпала под ее влияние и даже думать пыталась, как она. Не положи я этому конец, дошло бы до того, что она стала бы чернить самые светлые воспоминания.
— Она разозлилась?
— Заявила, что очень скоро я пожалею о своем решении и прибегу к ней просить прощения, но будет поздно. В качестве вознаграждения я предложила ей небольшую сумму. Она отказалась, но на другой день я попросила привратницу передать ей конверт с деньгами.
Я с подозрением спросил:
— Ты хорошо питаешься?
— Ем, когда хочется.
— Не всухомятку?
Я открыл комнатный ледник. Там был только сыр, два ломтика ветчины в жирной бумаге и маленькая бутылка молока.
— Вот, значит, как ты заботишься о своем здоровье!
Я поймал себя на том, что говорю ей «ты».
— Сядь, Шарль.
Раньше весь стол был завален шляпками, кусками тканей, лентами; сейчас всего этого было совсем немного.
— Надеюсь, остальных мастериц ты оставила?
Люлю виновато опустила глаза.
— Что, никого не оставила?
— Только Луизу.
— Почему?
— Сперва я выставила за дверь Аделину: у нее одни развлечения на уме. Знаешь, с тех пор, как не стало Боба, они все вели себя одинаково.
Тут Люлю вспомнила о моей связи с Аделиной.
— Я не должна была этого делать? Ты сердишься?
— Да нет же!
— Она познакомилась с одним типом, который служит ночным барменом где-то в районе авеню Терн. Сперва он дожидался ее на улице. Потом взял привычку вваливаться сюда, усаживался у стола и даже шляпу не снимал. Она заявлялась по утрам не раньше десяти, невыспавшаяся, усталая. Я сказала ей, что нельзя одновременно заниматься и тем ремеслом, и этим; она не скрывала, что ее дружок почти каждую ночь поставляет ей клиентов. Ты жалеешь о ней?