Большой федеральный крест за заслуги. История розыска нацистских преступников и их сообщников
Шрифт:
— Вы ведь пробудете пару дней в Мюнхене?.. Как насчет того, чтобы нам прошвырнуться куда-нибудь вместе? Например, в горы?.. У меня есть прелестная квартирка на двоих в Шлирзее, у озера, а мой муж будет в отъезде до конца месяца, так как мы создаем дочернее предприятие в Южной Испании…
Когда Хартнел с вежливым сожалением и ссылкой на дела, столь же неотложные, сколь и требующие больших затрат времени, уклонился от этого неожиданного предложения, дама попыталась снискать его расположение другими средствами. Возможно, чтобы смягчить впечатление от взятого ею несколько стремительного темпа, она начала рассказывать молодому человеку о своем высоком положении в обществе. Перечисление имен широкоизвестных в международных кругах капитанов промышленности, банкиров и политиков, бывающих у нее в доме, довольно-таки утомило Хартнела, и он уже начал искать пути к вежливому отступлению.
— О, так вы, вероятно, знаете и великого Каспара А. Фридриха?
Это ее нисколько не озадачило.
— Но, разумеется! — воскликнула она обрадованно. — Доктор Фридрих из группы Флика?… Постойте, разве он не Отто А. Фридрих?.. Ну, во всяком случае, он частенько бывал у нас дома. До последнего времени он был президентом нашего Союза работодателей. Его преемником на этом посту стал д-р Шлейер из «Даймлер-Бенц», я его тоже знаю… Погодите-ка минутку…
Она полистала журнал, который читала в пути, нашла искомую фотографию и показала ее Хартнелу.
— Вот он, Отто А. Фридрих. Мой муж был с ним хорошо знаком еще в ту пору, когда д-р Фридрих занимал пост генерального директора в «Феникс-гумми», он ведь наш лучший специалист по каучуку… Конечно, уже не молоденький, года 1902 или 1903, я полагаю, но вполне еще привлекательный мужчина и кавалер старой школы…
Дональд Хартнел не стал объяснять, что его господин Фридрих определенно не Отто А., а Каспар Д. и уже поэтому не может быть столь восхваляемым ею бывшим генеральным директором «Феникса» или президентом Союза работодателей. Его К. Д. Фридрих не занимал также руководящих постов в промышленной группе Флика и родился отнюдь не в 1902 или 1903 году, а скорее уж в 1774 году, в Грайфсвальде, и умер в 1840 году в Дрездене. У него не было никаких деловых связей с каучуковой, сталелитейной или автомобильной отраслями промышленности. Скорее уж Каспар Давид Фридрих тяготел, пожалуй, к искусству, поскольку был знаменитым живописцем, среди многочисленных произведений которого насчитывается немало весьма романтических, проникнутых чуть ли не набожной чистотой пейзажей.
Дональд Хартнел, впрочем, сам узнал об этом совсем недавно, а точнее, вчера вечером, когда он решил вопреки своему обыкновению зайти в библиотеку и посмотреть совершенно неизвестного ему до тех пор немецкого живописца в 23-томной Британской энциклопедии. Поводом к этому явился состоявшийся несколько ранее его разговор со своим родным дядей, мистером Бенджаменом Атоллом Клейтоном.
Как раз в тот момент — это было уже около 5 часов вечера, — когда Хартнел собирался покинуть офис адвокатской фирмы «Мак-Клюр, Клейтон, Фергюссон, Фергюссон и Дэв», чтобы отправиться после довольно утомительного рабочего дня домой, мистер Клейтон, пожилой, ухоженный холостяк и старший компаньон фирмы, остановил его следующим неожиданным вопросом:
— Скажи-ка, Дональд, мой мальчик, не смог бы ты завтра кое-что проделать для меня в Европе?.. Речь идет о картине одного старонемецкого художника — его зовут, кажется, Фридрих… да-да… Каспар Давид, если не ошибаюсь, — ну, и о сумме почти в шесть миллионов долларов. Но я не хотел бы ни в коем случае причинять тебе хлопоты, мой дорогой мальчик, и если у тебя есть уже другие планы на завтра и на приближающийся уик-энд, то…
Мистер Бенджамен Атолл Клейтон произнес последние слова таким озабоченным тоном, что племяннику не оставалось ничего другого, как поспешно заверить, что ничего важного у него на завтра не намечается и что ему доставило бы особое удовольствие быть чем-либо полезным своему дядюшке Бену.
— О, это чудесно, мой мальчик, и это меня, право же, очень радует, — сказал мистер Клейтон. Дональд Хартнел был, в конце концов, именно ему обязан тем, что уже в таком молодом возрасте стал партнером в столь крупной и респектабельной адвокатской фирме.
— Введу тебя вкратце в курс дела, — продолжал дядя. — Это отнюдь не обычное дельце, то, о чем речь..» Мы получили его, впрочем, от нашего уважаемого коллеги, Сэма Мандельштама, старшего партнера фирмы «Абрамович, Мандельштам, Коган, Мак-Интош, Мандельштам и Левин» — как туда затесался еще и шотландец? — н-да… Ну, так вот… Спихнул нам это дело старый Мандельштам, которого я уже много лет знаю и высоко ценю. Это было на завтраке в ротарианском клубе прошлой
— В Мюнхен? — переспросил Хартнел. Его мысленному взору представились большие пивные, огромные порции сосисок с кислой капустой и веселые, пирующие, поющие с переливами, на тирольский лад, люди в коротких кожаных штанах и зеленых шляпах. И он порадовался тому, что адвокатская фирма «Абрамович, Мандельштам, Коган, Мак-Интош, Мандельштам и Левин» была столь любезна и ему, таким образом, представляется случай познакомиться с этим, конечно же, примечательным городом.
— Да, Мюнхен в Германии, в Западной Германии, — подтвердил мистер Клейтон. Он выудил из своего изящного, для адвокатского офиса чересчур, пожалуй, дорогостоящего, в стиле Людовика XVI, письменного стола напечатанное на машинке письмо и уставился, нахмурившись, в длинный ряд имен немецких адвокатов на его бланке. — Наши уважаемые коллеги там… Я, к сожалению, не сумею правильно выговорить их имена, Дон, но, возможно, тебе это удастся, мой мальчик, ты ведь, если я не ошибаюсь, немножко изучал немецкий в своем колледже. Впрочем, не бойся, — продолжал он успокаивающе, — в твоем распоряжении там будет переводчик… Да, так что я хотел сказать? Ах да… Наши немецкие коллеги согласовали с нами твердый гонорар, включая последующее возмещение издержек, и нам удалось их склонить к тому, что исходная при расчетах спорная сумма составит всего лишь один миллион долларов, так что совсем не обязательно тебе упоминать о фактической сумме, которая, повторяю, достигает почти шести миллионов. Они со своей стороны тоже не слишком-то много уделяли этому делу внимания, перепоручив его одному, как они уверяют, первоклассному и сведущему специалисту, некоему господину Фрицу, или Фрэцу… Как сообщили нам только что из Мюнхена, он будто бы завершил уже свои довольно успешные изыскания или, может быть, близок к их завершению. И наши немецкие коллеги стоят теперь, как они нам пишут, перед столь трудными и важными решениями, что хотели бы предварительно обсудить их подробно и непосредственно с нами — довольно разумно с их стороны ты не находишь этого, Дон?
— Да, конечно же, дядя, это очень разумно. Но о чем, собственно, идет речь?
— Все написано в документах, мой мальчик, — ответил мистер Клейтон. — Но я понимаю, разумеется, твое нетерпение. Это, в конце концов, первая действительно значительная и вполне самостоятельная миссия в твоей практике, причем на карту здесь ставится многое. Итак, речь идет, как ты, собственно, мог бы уже предположить — поскольку иначе Сэм Мандельштам не поручал бы дело обязательно нам, как лучшим специалистам в этой области, — о претензии на наследство. Точнее, о той части наследства умершего Маркуса Левинского, которую он в отличие от сумм, предназначенных для создания известного благотворительного Фонда Левинского, завещал лично своим близким родственникам.
— Левинский… Ты имеешь в виду того Левинского? У него, должно быть, больше миллионов, чем у меня волос на голове…
Мистер Клейтон пропустил эту реплику своего племянника мимо ушей и мягко продолжал:
— Мистер Маркус Левинский умер три года назад и завещал все свое состояние Фонду для развития исследований в области борьбы с раковыми заболеваниями; все, кроме пяти миллионов долларов, которые должны были унаследовать трое его детей — его сын Дэвид и две дочери, я не помню их имена. Все трое погибли вместе в результате авиационной катастрофы, всего 34 три дня до смерти отца; трагическая история, но он о ней так и не успел узнать. Был уже без сознания, бедняга, и не мог ничего изменить в своем завещании.
— А его вдова? — спросил Хартнел.
— Миссис Левинская умерла задолго до того в результате родов, и у нее не было никаких родственников… Обо всем этом писали тогда газеты, к сожалению, так же как и о том, что «пять миллионов долларов не имеют хозяина» и достанутся, по всей вероятности, штату Нью-Джерси, последнему месту жительства Левинского. Ну и, как следовало ожидать, тотчас же нашлось несколько десятков людей, утверждавших, что они-то именно в той или иной степени состояли со старым Левинским в родственных отношениях, и в качестве его «близких» — прямые-то наследники умерли раньше своего отца — заявили свои претензии на оставшиеся миллионы.