"Большой кризис" в теоретической эволюции П. А. Сорокина
Шрифт:
Сорокин-социолог, отличавшийся широчайшим историческим кругозором, не мог не попытаться сопоставить российскую революцию с теми, о которых ему было хорошо известно из обширной западной литературы. А это далеко не одна лишь "Великая французская революция", на которой буквально "зациклились" все российские революционеры (причем, не одной только большевистской ориентации). В ходе постоянных экскурсов в историю, сопровождавших конкретный анализ феномена большевистской революции, Сорокин и натолкнулся на поразившую его сопряженность двух вполне конкретных фактов. С одной стороны, множественности и соответственно разнообразия революций, имевших место в мировой истории, которые тем не менее не противоречили общему выводу о повторяемости этого социального феномена, а с другой – единообразия двух фаз, отчетливо различаемых во всех без исключения революционных циклах: разрушительной и восстановительной ("реставративной").
Согласно
Смысл сорокинской постановки вопроса заключался в последовательной радикализации альтернативы, которую вообще не замечают некоторые из наших исследователей: или исходить из признания наличия в общественной жизни "феноменов повторения, колебаний, флуктуаций и циклов", или из (никем еще не доказанного) постулата о существовании, согласно Сорокину, так называемых "тенденций эволюции" (либо "исторических тенденций)", "исторических закономерностей" (либо "законов прогресса и эволюции", "законов исторического развития" и пр.), каковые, по его ироническому замечанию, в прошлом веке насчитывались уже "сотнями" [1, с. 310]. Заостренная формулировка этой альтернативы свидетельствовала о решающем выборе, который сделал молодой автор "Системы социологии", чье теоретическое возмужание, предполагавшее окончательное освобождение от всех прогрессистски-революционаристских иллюзий, совсем не случайно пришлось на годы российского "революционного террора", голода и разрухи.
Тем самым имеется больше оснований подчеркивать важность и значимость идеи циклизма как нового системообразующего постулата, определившего общее направление последующей эволюции зрелого Сорокина. В нем предстали сплавленными воедино, с одной стороны, (существенно скорректированное) мировоззрение ученого, а с другой – радикально обновленная версия конкретно-социологической теории, поддающейся операционализации и открытой для эмпирической верификации в каждом отдельном случае. А, кроме того, необходимо обратить внимание на еще один момент, принципиально важный не только с точки зрения значимости для индивидуальной идейной эволюции Сорокина, но и для оценки его значения в гораздо более широком контексте возникновения и развития на Западе "неклассической" версии социологии, персонифицируемой, в частности, М. Вебером.
Дело в том, что поворот в теоретическом сознании Сорокина в сторону циклизма не был единственным произошедшим в первой половине 1920-х годов. Примерно в то же время наметился стремительно углублявшийся разрыв автора "Системы социологии" с той версией социологического монизма, отчасти напоминавшей "социологизм" Э. Дюркгейма (чье влияние он явно испытал), в которой отчетливо прослушивались "бихевиористски", а временами и "рефлексологически" окрашенные обертоны, заставлявшие временами подозревать Сорокина в "слабости" по отношению к вульгарно-материалистическим толкованиям социальных явлений, которые предлагались не только В.М. Бехтеревым, но и И.П. Павловым.
Результатом такого поворота, завершившегося уже к концу десятилетия, стало новое толкование социального феномена, которое можно было бы определить скорее как дуалистическое, чем бескомпромиссно монистическое. Ибо отныне П. Сорокин предпочитал называть социальный феномен социокультурным – определение, которое заключает в себе изначальную двузначность, исчезающую из поля зрения, когда в нем вообще устраняется дефис, не только объединяющий, но также и разделяющий два "момента" этого понятия, прочно вошедшего в новую версию сорокинской социологии. Но таким образом П. Сорокин сделал решительный шаг на пути введения своей социологии в круг наук о культуре, уже проделанный за два десятилетия до него М. Вебером. В этом (но только в этом) отношении
Можно сделать следующие выводы.
1. Необходимо обратить особое внимание на имманентную связь сорокинского понятия флуктуации со смыслообразующими началами новой системы воззрений, которую Сорокин шаг за шагом разворачивает в работах последней трети 1920-х годов и прежде всего, разумеется, в книге "Социальная мобильность" (1927 г.), где это понятие выдвигается в центр концептуального построения. Такая необходимость подчеркивается парадоксальным фактом, что эта книга, давно уже считающаяся на Западе одной из основополагающих для соответствующей "отрасли" социологического знания, тем не менее, до сих пор не оценена в более широком масштабе – в качестве существенно важного фрагмента сорокинской, а именно циклистской, версии "неклассической" социологии. (Имеется в виду социология, отказывающая в научной релевантности таким макрокатегориям "классической социологии" XIX в. как "социальный прогресс", "социальная эволюция", "социальный закон" и т.п.). Отталкиваясь от понятия флуктуации, которую Сорокин изначально интерпретирует как своего рода "прафеномен" циклических изменений, характеризующихся отсутствием строго определенной направленности, он последовательно релятивизирует эволюционистски толкуемую дихотомию "прогресса"-"регресса", осуществляя тем самым прорыв "по ту сторону" прогрессизма и эволюционизма.
2. Переход Сорокина на циклистские позиции не был (и не мог быть) таким легким и плавным, каким он выглядит у наших либеральных циклистов, до сих пор не тематизировавших со всей необходимой ясностью и отчетливостью всю глубину и радикальность противоположности между прогрессизмом (взятом к тому же в самом широком смысле, не исключающем и марксизм-ленинизм), с одной стороны, и теоретико-методологически отрефлектированным циклизмом (каким его, собственно, и представлял системно мысливший Сорокин) – с другой. Следует учесть и то, что проблема, встававшая перед Сорокиным, осложнялась необходимостью отказаться не только от прогрессистской, но и от лежащей в ее основе эволюционистской системы представлений и понятий, от традиционного понимания развития как такового.
3. Настаивая на отсутствии в фундаментальной структуре изменений названного типа сколько-нибудь определенного и устойчивого направления ("вектора") как категориальной особенности, Сорокин фактически солидаризировался со своим другом и единомышленником (во всяком случае, в данном вопросе) Кондратьевым, предпочитавшим называть эти изменения "волнообразными (повторимыми или обратимыми)" [2, с. 59], стремясь тем самым подвести их под более общее понятие. Но так же, как и Сорокин, Кондратьев усматривал коренную особенность "волнообразных" изменений в том, что они "постоянно меняют" свое направление [2, с. 59]. Этот важнейший аспект сорокинско-кондратьевского циклизма, решительно противостоявшего прогрессизму, как мы убедились, полемически заостряется Сорокиным в связи с понятием "флуктуации". Причем в критике прогрессизма он, пожалуй, гораздо более радикален, чем его друг.
4. В связи с предпринятым нами аналитическим рассмотрением "циклистского поворота", которым была отмечена творческая эволюция Сорокина в 1920-е годы, возникает вопрос о сопряженности этого кризисного явления с другим переворотом, одновременно произошедшим в его теоретическом сознании. А именно резким переходом от бихевиористски-рефлексологического (в духе В.М. Бехтерева и И.П. Павлова) толкования "природы" социальности к культурологическому, переходом, нашедшем свое понятийное выражение в замене монистически толкуемой категории "социального" категорией "социокультурного" (далеко не всегда исключающей опасность дуалистического толкования, которую чувствовал и сам Сорокин, но которой ему не всегда удавалось избежать). Случайно ли это хронологическое совпадение или нет? И если не случайно, то поддается ли оно рациональному объяснению, и в чем его теоретическая разгадка? Вопрос этот тем более настоятелен, что имеется целый ряд примеров "введения" социологии в круг наук о культуре, которое никак не сопровождалось переходом его инициаторов (например, того же М. Вебера) на позиции циклизма.