Большой куш
Шрифт:
– Так давай приведем твое хочу в полную боевую готовность, – говорит Лена, сев ко мне на колени и поглаживая, – и ты выстрелишь, как настоящий мужик. Понимаешь, о чем я?
– Примерно, – отвечаю я.
– Кто-то знает, что ты это делаешь? Ну, пишешь рекламу несуществующих книг?
– Никто, кроме матери, – признаюсь я.
– Что она говорит по этому поводу? – интересуется Лена.
– Говорит, что я полный дурак.
– Она не права, – серьезно говорит Лена, – ты не так прост, каким хочешь казаться, милый.
– Я
– Возьми себя в руки, – резко говорит она. – Будь мужчиной.
– Трудно это делать, когда тебе поручили место Матушки Енотихи, – сетую я. – Да и потом, мне гораздо больше нравится, когда ты берешь меня в руки. М-м-м-м…
– Ты прямо как Илья Муромец чертов, на печи валяешься уже тридцатый год, – говорит Лена. – А у тебя ни денег, ни семьи, ни жилья, ни цели, ни смысла.
– Ну, – признаю я.
– Так пора начинать двигаться, малыш, – говорит она, – м-м-м-м-м, двигаться во всех смыслах.
– О, – говорю я и пытаюсь прижаться губами к ее груди, но Лена перехватывает мне голову и глядит в глаза.
– Напиши пьесу, – говорит она.
– Что? – еще не понимаю я.
– Эту чертову пьесу. Для чертова представления в чертовом парке с чертовым колесом, – говорит она. – Не делай вид, что ты снова не понял. Я говорю о пьесе, которую хочет директор.
– Он хочет сценарий шоу, – помедлив, отвечаю я.
– Плевать. Напиши сценарий шоу, а потом слегка переделай его в пьесу. Разве не все они так делали, эти писатели? Этот… Шекспир, например? Писали себе книжку, а потом снимали по ней фильмы, ну, или в то время, когда камер и пленки еще не было, ставили по ней спектакль.
– Все было, – кашлянув, говорю я, – несколько иначе, хо…
– В общем, напиши пьесу, – говорит Лена. – Ты можешь.
– Мне страшно, – честно признаюсь я.
– Ты подавал надежды, – говорит она. – Твоя мать соизволила со мной поделиться. Да и от директора я слышала.
– Это было давно. Боюсь, я не состоялся, – мрачно делюсь я и пытаюсь приподняться, но она не дает.
– Давай, – запрокидывает Лена мне голову и приближает лицо вплотную. – Давай. Напрягись, чтоб тебя. Не все же из тебя выветрилось.
По сусекам помети, по амбарам поскреби. Выжми все, что можешь. Напиши пьесу.
– Ради чего? – вяло спрашиваю я. – Чтобы эта сволота, ну, я о директоре, ты поняла, заработал на мне еще денег? Да и не верю я в то, что смогу.
– Сможешь, – сухо говорит она. – Потому что это принесет прибыль не ему, а нам.
– В смысле? – переспрашиваю я.
– Послушай, – говорит она, – я говорю и о том, что мы можем с тобой сделать вдвоем.
– Я об этом и думаю, – я пытаюсь вырваться, чтобы наконец…
– Да нет, – говорит она. – Я о деньгах. О куше. Куше, который мы с тобой, малыш, можем сорвать в этом году, в этом парке.
– Вот
– Отвлекись! – встряхивает она мою голову. – Я говорю не о фантазиях, которыми ты вечно забиваешь себе голову. Писать анонсы ненаписанных книг – это, конечно, здорово, но этим можно заниматься еще тридцать, сорок, сто лет!
– Ну, насчет ста не уверен…
– Ты понимаешь, о чем я, малыш. Так вот. Не нужно ждать ста лет. Мы можем заработать денег прямо сейчас. И не просто хапнуть кусок, который переварим за пару месяцев. Я говорю о настоящем куше.
– Как это? – спрашиваю я.
Она встает и поворачивается ко мне спиной. Говорит в лунное окно:
– Мы можем стать владельцами парка аттракционов.
22
Буквально за пятнадцать минут я успеваю поверить в чудо.
Ну и ну, говорю я себе. Ну и ну, говорю я Луне. Ну и ну, говорю я Елене.
Диспозиция такова: оказалось, что директор парка аттракционов, почтенный мужчина, питает страсть к занятиям предосудительного рода. И речь идет вовсе не о походе с проститутками в баню или, там, сеансе эксгибиоционизма на вечерних променадах в парке. Все гораздо хуже. Хуже вообще и лучше для нас с Леной, конечно. Дело в том, что наш директор – грязный извращенец!
– Я на это внимание обратила еще два года назад, – рассказывает мне Лена, свернувшись на табуретке у батареи, она вообще любит, где теплое, ну прямо кошка, а не Мать Енотиха. – Повела в парк на аттракционы племянницу. Девочке было двенадцать. Двенадцать с половиной, если точно. Хорошенькая, уже не ребенок, еще не…
– В общем, почки набухают, – прерываю я. – Так?
– Ага, – кивает она.
Мы сдержанны, холодны и спокойны. Ведь мы говорим о Деле.
– Мне как будто обожгло руку, – говорит она. – А я держу ее на плече малышки. Ну, ты знаешь, как оно бывает. Ждешь в очереди и берешь ребенка под крыло. Опеку. И тут – этот ожог. Я оглянулась, за нами он. Метрах в двух.
– Я готова всем на свете поклясться, – клянется Лена, – что он отпрянул, а на самом деле стоял вплотную к нам. Когда я говорю, что мне обожгло руку, я имею в виду вовсе не взгляд и тому подобную мистическую чепуху. Нет, конечно. Обожгло натурально. Чем-то горячим.
Я глянула на него мельком и поняла. Это было дыхание. Он выдохнул, когда отпрянул.
– В общем, с тех пор я постаралась приходить в этот парк почаще. Была раз двадцать за полгода, наверное. Каждый раз старалась притащить с собой подружек. То ту, то эту. Все как на подбор. Ну, а одеваются сам понимаешь как.
– Да, – киваю я, – чулки, ботфорты и топик, тонкие сигареты, парикмахерская и коротко стриженный молодой человек на – «вольво», и все такое.
– Ты наблюдательный, – говорит она, – прям писатель.