Большой охотничий сезон
Шрифт:
— Но-но!.. — Заросший вскочил. — Ты не шути, дядя. Перестреляю псов! Гони их к чертовой матери!.. Подожди-ка… Карабин и мелкаш положь на стол. Давай, давай, пошевеливайся!
Кильтырой успокоил собак, сказав что-то по-эвенкийски.
Заскрипели петли. Кильтырой обернулся, встрепенулись собаки. В дверном проеме показался еще один заросший человек, только крупнее первого, в белом полушубке, черных валенках и серой ушанке. Прислонился к косяку, зажав карабин под мышкой. «Красивый мужик,
— Здравствуйте, гражданин… э-э… Как величать вас изволите? — улыбнулся великан. С усов его скрошилось несколько оттаявших сосулек.
— Семен Никифоровичем зовут. Яковлевы мы.
— Очень приятно, Семен Никифорович. А я… Как бы вам это сказать…
— Кончай, Слоник! — оборвал великана его товарищ.
— Спокойно, Семерка. Все о’кэй! — Вошедший показал пальцами колечко. — Гражданин Яковлев в единственном числе, не считая верхового оленя, на котором прибыли, и вот этих очаровательных собачек.
Лайки заворчали. Кильтырой шукнул на них.
— Ты, дядя, все же положь-ка на стол ружьишки, — миролюбиво повторил первый.
Под внимательными взглядами обоих Кильтырой освободился от оружия, которое тут же перешло в чужие руки. Сложил в углу котомку и панягу.
— И ножичек ваш, будьте любезны.
Старик снял пояс с медвежьим ножом.
— Вот теперь садись, дядя, — разрешил первый. — Жрать будешь? — вдруг спросил он.
— Я? — удивился Кильтырой.
— Ты, ты! Вон я наварил.
— Поем, што ж… Однако, впервой собак накормить.
«Гости» наблюдали за несуетливыми движениями Кильтыроя у печки. Вполголоса говорили между собой, и понять, о чем, не было никакой возможности. Когда охотник вышел в загон, вышел, не одевшись, и великан.
— Ах-ах-ах, как уходили олешков-то, — стенал Кильтырой, осматривая шестерку пришлых оленей. — Все ноги побиты. Ах, ах… Ай-ай-ай! Совсем худые олешки-то, совсем. Копыта ли? Лохмотья!.. Голодные олешки шибко. Полягут, однако. Ах, ах…
— Плевать! Они свое сделали… Вы поторопитесь, гражданин Яковлев, а то я еще простужусь на вашем ранчо.
— Так ступали бы в избу-то, че вышли-то? Чай, не сбегу.
Старик вернулся в дом, стараясь не задеть массивной фигуры Слоника. Семерка сидел за столом, уложив голову на руки. Казалось, спал.
— А у тебя ташкентик, дядя, — не меняя позы, сказал он, уставясь на Кильтыроя мрачным взглядом из-под прищуренных век. — Фартовая хата… А где хаза твоя?
— Как?
— Живешь-то где?
— В Урокане живем, однако.
— Это где?
— Четыре ходки отседова, — Кильтырой махнул на юг.
— А там, — показал западнее Семерка, — в той
— Далече как будто, по-вашему. Еще три полных ходки иттить надо. Поселок… А стойбищ в том краю нету…
— И дорога туда есть?
— А то! Дорога есть. Тропа есть.
— Тропа ездовая?
— Оленная. Однако, и лошадь пройдет…
— Ну да, с бубенцами тройка… Людей много?
— Охотники нонче на тропах, какие же еще люди…
— Тропа к Мульмуге выходит?
— Выходит.
— Где?
— У Мачехина порога…
— Мне эти клички не наводчики. Ты толком давай: приметы!
— Полный день, однако, иттить надо. Там кривун влево у гольца — вода, как и здесь, открыта, ворчит. — За кривцом пустошное урочище. В урочище-то конец тропы.
— Ну ладно…
Кильтырой за разговором подавал на стол.
— Ты вот что, хозяин… Нет ли выпить у тебя? Водки. А лучше спирту. Месяц на воле, а кирнуть не можем.
— Да, гражданин Яковлев. Сегодня старый Новый год, отметить бы, а магазины тут у вас далековато.
Кильтырой достал с настила запечатанную поллитровку спирта, протянул Семерке. Тот даже застонал, закрыв глаза, прижав бутылку к волосатой груди.
Шлепали по столу самодельные, чернильного рисунка, карты.
— Удваиваю.
— Запомним — четыреста…
— Твои… Масти нет… Дядя, входи в компанию.
— Не обучен я, — дымя трубкой, помотал головой эвенк.
— Дурень! «Сика» — как второй паспорт. Первый посеешь, с этим всегда в законе будешь. Давай научим.
— Не-не…
— Это же проще «дурака». Проще только перетягивание каната… Сдавай, Семерочка!..
— Однако, пойду я, — сказал Кильтырой.
— Чего? Куда это?
— В загоне сосну, костер запалю… Вам не мешать чтоб…
— А это видал? — Семерка выбросил перед его лицом кукиш. — Я те пойду! «Костер запалю»… — подделываясь под акцент, передразнил он и криво, на выдохе, улыбнулся. — Сиди, божий одуванчик!.. «Сосну…» Пей!
— Благодарствуйте.
— «Благодарствуйте…» Ну и хрен с тобой!.. Слоник, наливай!
И запел.
— Гражданин Семериков, — прервал он вдруг пение и задержал бутылку над стаканом. — Мы ведь спать будем сегодня, мне кажется, без сновидений, глубоким и чистым детским сном…
— Ну?
— А у хозяина ни расписки о невыезде не взять, ни слова, что он будет почивать столь же праведным сном, что и мы.
Завернутый в крепкую промысловую сеть, прикрученный сверх того веревкой к нарам, Кильтырой долго не мог заснуть. Ему было душно и неудобно, сводило ноги, разламывалось вывернутое колено, немели руки, мутило.