Большой Песец. Дорогой Леонид Ильич
Шрифт:
Заходим. Полковник первым, я за ним. Во главе большого Т-образного стола сидит симпатичный, лет сорока генерал с добрыми слегка прищуренными глазами. Полковник почему-то становится в пол-оборота к генералу, принимает строевую стойку и начинает докладывать.
– Товарищ…
Поворачиваю голову в право, к окну, и чуть не роняю челюсть. У закрытого белыми французскими шторами окна присел на подоконник Верховный Главнокомандующий.
Сталин взмахом руки останавливает доклад полковника.
– Вы всё уже закончили?
– Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий.
Сталин протягивает руку за папкой с моим делом.
– Спасибо, товарищ полковник, Вы пока свободны.
Полковник выходит из кабинета, а Сталин
– Что скажете, товарищ Брежнев?
От сердца отлегло. Раз товарищем назвал, значит ещё повоюем.
– Простите меня, товарищ Верховный Главнокомандующий.
– За что?
– За то, что мои действия отрывают руководство страны от других дел.
Сталин переглядывается с Бочковым, хмыкает и тихо молвит: – Наглец.
Стою. Молчу.
– Генерал, у Вас голова не кружится? От успехов? – это Сталин произносит, уже пристально вглядываясь в меня.
– Никак нет, товарищ Верховный Главнокомандующий, не кружится.
– А, откуда ж тогда эта папка появилась? – Сталин делает шаг к столу, кладёт на него папку и прихлопывает её сверху ладонью.
– Думаю, что те, кто…, – пытаюсь подобрать слово, – Те, кто доложил о моих действиях, не имеют представления о том, что и как происходит на фронте и за линией фронта, – вроде политкорректно получилось.
– Не имеют? – слегка повышает тон Иосиф Виссарионович, – Я вот не раз сталкивался со случаями, когда командиры отдавали приказ расстрелять врагов. Но что бы за раз, без суда, расстрелять полторы тысячи? Да ещё и чтобы генерал лично командовал-расстреливал – такое впервые…, – и тут же без перехода, – Вам нравится расстреливать, генерал?
– Никак нет, това…
– Так объясните нам свои действия.
Ага, уже раз пять объяснял. Хотите послушать ещё раз? Да не проблема.
– Первое. Все расстрелянные – граждане СССР. Подавляющее число из них дезертировали из Красной Армии, остальные скрылись от мобилизации. Все добровольно пошли на службу к немцам. В документах захваченных нами у их командования есть отметки в их личных делах о том, что все они принесли личную присягу Гитлеру и считаются зачисленными в ряды СС. Вывод однозначный – предатели. Второе. Сообщить трибуналу фронта о пленении этих предателей возможность была. Но тогда надо было бы отправлять все документы по этому делу в штаб фронта. Пока оформим всё на месте, пока самолёт в штаб фронта слетает, пока в трибунале всю эту кипу бумаг просмотрят-рассмотрят – сутки, а то и двое пройдут. В первые часы после пленения, эти полицаи-эсэсовцы были растеряны и деморализованы, но, если бы им дать сутки на то, чтобы прийти в себя, они вполне могли и взбунтоваться. Третье. Практически все бойцы из постоянного состава бригады были задействованы в разведке, устройстве-подготовке засад и подготовке собственно обороны Риги. Выделить из их числа достаточное количество бойцов для охраны целого полка полицаев не представлялось возможным. Четвёртое. Гарнизон собственно города в тот момент состоял из только что освобождённых наших военнопленных. Подразделения из них только формировались. Боевой дух у этих бойцов был высок, но физически они все были очень истощены. Поэтому если их использовать для охраны пленных, то такая охрана должна была быть численностью не менее батальона. Отвлечь с обороны города целый батальон на охрану полицаев в то время, когда на Ригу наступал целый мехкорпус СС? А, вдруг как раз этого батальона и не хватит чтобы удержать немцев? А, если этот полк полицаев-эсэсовцев взбунтуется в то время, когда немцы начнут штурм города? Кроме того, была велика вероятность, что наши бывшие военнопленные не сдержатся и устроят самосуд. Так что у меня не было другого выхода, – прерываюсь на отдышаться, – Разрешите
– Обращайтесь.
– Товарищ генерал-майор, – оборачиваюсь к Бочкову, – Какой приговор вынес бы трибунал фронта этим полицаям, если бы получил мой доклад по ним?
– Да, какой? – Сталин тоже смотрит на Прокурора Союза.
– Расстрел, однозначно расстрел, товарищ Сталин.
– Ну, вот. Оставить их у себя в тылу я не мог. Некем мне было их охранять. Возможности их переправить на Большую землю в то время у меня не было. Им всё равно был бы приговор – расстрел. Вот я принял решение исходя из обстановки. Как-то так, товарищ Верховный Главнокомандующий.
– Но зачем лично было расстреливать?
– Убить человека, даже врага, даже в бою, в первый раз для большинства людей сложно. Расстрелять полторы тысячи за раз ещё сложнее. Даже если они враги-предатели. В общем я не захотел загружать своих подчинённых. Сам принял решение, сам и исполнил. И лично я расстрелял только десятерых. Эти десять были отобраны из нескольких сотен полицаев-добровольцев вызвавшихся расстрелять своих сослуживцев. Вот они из десяти пулемётов и расстреляли… А я уже потом этих пулемётчиков из немецкого автомата и расстрелял.
– Чем загружать не захотел?
Ага, проговорился. Нет здесь пока такого оборота.
– Ответственностью и душевными терзаниями, – подумал и добавил, – Казнить предателя, я думаю для большинства присутствующих тогда там, не составляло бы труда и не вызвало бы каких-то душевных терзаний. Но полторы тысячи трупов, пусть даже и вражьих… На психику это давит весьма сильно.
– А Ваша психика, генерал?
– Пока не подводила, – вон куда Виссарионович клонит, типо не маньяк ли я, – Вы только не подумайте, что мне это было в радость. С большим удовольствием спихнул бы эту проблему на кого-нибудь постарше должностью, пусть решает и выносит приговор. Но не было там тогда никого из старших. А, на подчинённых я не счёл возможным перекладывать.
– По этому вопросу – понятно. А по немецким военнопленным? Вы и в Ростове раненных немцев возвращали и в Риге вернули их немецкому командованию. Это принципиальная позиция?
– В Ростове все раненные немцы были отправлены во внутрь котла. Через две-три недели они всё равно оказались у нас в плену. А мы сэкономили ресурсы на их содержание и лечение, одновременно нагрузив этими проблемами командование окружённых войск противника. В Риге все раненные немцы прошли через медкомиссию. Отправлены были только инвалиды и тяжелораненые, по которым наши медики дали заключение, что они уже не смогут вернуться в строй. Пусть Гитлер лечит и содержит своих инвалидов. Все способные держать оружие и работоспособные пленные были переданы в НКВД, после подхода к Риге 2-й танковой армии.
– Но на немцев у Вас охраны хватило, хотя их и было несколько больше, чем полицаев.
– Я уже прокурору объяснял. Немцы в плену ведут себя по большей части спокойно. Основная масса устала от войны и понимает, что для них война уже закончилась. Главное для них, что погибать уже не придётся. Ну, поработают в лагерях, а потом война закончится и их домой отпустят. Немцам не грозил расстрел, у них была отличная от полицаев-предателей мотивация. И соответственно для их охраны можно было выделить заметно меньше сил. Реально их охраной были заняты только два взвода. Кроме того, передача в Елгаву эшелона с ранеными немцами прикрывала диверсию. Немцам было сообщено что будет два состава с раненными. Первый поезд прошёл. За ним второй, только вместо раненных он был загружен морскими минами и торпедами. Дистанционным подрывом этого эшелона была разрушена железнодорожная станция Елгава, была уничтожена передовая часть мехкорпуса СС разгружавшаяся там в тот момент и разрушен мост через реку. В результате было почти на двое суток задержано развёртывание немецкого корпуса. А это в свою очередь обеспечило в очень большой части успех обороны Риги.