Большой провал. Раскрытые секреты британской разведки МИ-6
Шрифт:
Верней разрешил Гиббсу провести временно закрытое заседание, чтобы заслушать свидетеля-эксперта! Редд, бывший резидент в Москве (H/MOS) встал, чтобы проблеять, что мой проспект якобы "поставил под угрозу жизнь многих сотрудников". Дэвис хорошо выступил в мою защиту, указав, что в проспекте не было ничего важного, что он не покидал сейфа, что я признал себя "виновным" и что я сотрудничал с полицией, – все эти факты заслуживают того, чтобы их учли. Спор продолжался 53 минуты, пока судья Верней не объявил перерыв для обсуждения приговора. Охранники снова нацепили мне наручники перед отправкой меня в подземную тюрьму, но мне пришлось ждать в камере всего несколько минут до того, как дверь открылась и они снова препроводили меня на скамью подсудимых.
Верней
– В связи с этим у меня нет другого выхода, кроме как приговорить вас к двенадцати месяцам тюремного заключения, – мрачно объявил он.
При моем хорошем поведении меня смогли бы выпустить 1 мая, то есть всего через четыре с половиной месяца, но какой это был длительный срок в Белмарше.
Дэвис и Уэдхэм спустились вниз ко мне в камеру.
– У вас есть право подать апелляцию на решение суда, – объяснил Уэдхэм, – и вам, возможно, дадут на несколько недель меньше.
Но я отклонил это предложение. Оба адвоката и так защищали меня pro bono (бескорыстно – лат.), и просить их подавать апелляцию означало бы злоупотребить их щедростью. Рэтклифф и Петерс тоже хотели меня видеть, чтобы я еще помог им в расшифровке моего файла, но я отказался. Поскольку судья Верней не принял во внимание мою помощь им в прошлом, не было никакого смысла помогать им сейчас.
На обратном пути в Белмарш со мной в фургоне оказался еще один заключенный. Все прояснилось, как только мы прибыли в отсек.
– Томлинсон, ты больше не числишься в книге, – объявил мистер Ричардс. Начальник тюрьмы заменил мне категорию А на В: это означало, что я смогу чаще ходить в спортзал и меня могут посещать не только ближайшие родственники.
На Рождество охрана тюрьмы предприняла попытку поднять настроение у заключенных нашего отсека, на стол Ричардса поставили маленькое дерево и украсили его. Разрешили лишних полчаса полежать и дали горячий завтрак, а затем мы могли целый день общаться. Нас ненадолго заперли лишь во время обеда, на который нам дали куриную ножку, жареный картофель, брюссельскую капусту, рождественский пудинг и настоящий деликатес в виде мороженого. А на следующий день нам организовали соревнование в пул, которое, конечно, выиграл Добсон, а затем молодая женщина-охранник, которую мы раньше не видели, устроила игру в бинго с главным призом в виде телефонной карты на 5 фунтов, которую не без некоторого мошенничества выиграл Луковка.
– Мы должны отдать им должное, – пробормотал Добсон, когда Луковка подскочил к хорошенькой охраннице за призом и поцеловал ее в щеку. – Они отказались от своего выходного на Рождество, которое могли провести дома, ради нас, ублюдков.
Добсон был прав – охранники Белмарша отлично работали, и не только в Рождество. Отношения между ними и заключенными были довольно сердечными, в них было мало от конфронтационного стиля управления – "мы и они", характерного для других тюрем. Охранникам было отнюдь не легко проводить целые дни в тесноте с возбужденной разнородной массой подавленных, психически неуравновешенных и буйных преступников. Они часто слышали ругань в свой адрес, на них даже нагадали обозленные заключенные, и они постоянно рисковали быть взятыми в заложники или даже убитыми. Опасности, которые их повседневно подстерегали, были намного большими, чем те, которым подвергался разведчик-болтун Редд. И после такого наполненного стрессами дня охранники шли домой и пытались жить на свое скромное жалованье в самом дорогом в мире городе.
– Ты ушам своим не поверишь, Рич, – возбужденно проговорил Добсон в канун Нового года. – У нас будет настоящая вечеринка!
Несколько зэков раздобыли баранью ногу, и даже прошел слух, что будет немного выпивки. Обычно в этот день заключенные били тяжелыми предметами по трубам отопления, дверям камер и решеткам на окнах. Я подумал, что это бессмысленно.
– Ты
– Ну ты, мудрец, – пошутил Добсон, – ты будешь ступать вместе с нами.
Первые отдельные удары и крики начались около 23. 30, набирая силу, и поэтому стало невозможно сосредоточиться на чтении. Я только выключил свет, как кто-то ударил по трубе мусорным ведром, и я вскочил. Скоро еще кто-то начал стучать, полночь приближалась, и шум превратился в какофонию, поскольку каждый зэк старался дать выход накопившимся за год разочарованиям в диких выходках – стуках и криках. Радостное настроение было слишком заразительно. Я вылез из кровати, схватил свое мусорное ведро и ударил им о дверь, потом еще и еще и стал кричать вместе со всеми. Единственным преимуществом особо опасных преступников категории А было их автоматические расселение в одиночных камерах в надежно охраняемых местах. После того как меня из этой категории перевели в категорию менее опасных – В, дни моей роскоши в одиночке были сочтены. В воскресенье в час утреннего общения, когда нам выдавали чистое постельное белье и безопасную бритву, охранники перераспределяли камеры. В первое воскресенье января Ричардс прокричал, сидя за своей конторкой:
– Томлинсон, забирай свои пожитки.
Я побросал свои вещи в мешок, свернул матрац, простыни, подушку и одеяло в узел и предстал перед его столом.
– Вон туда, – показал он на двухместную камеру рядом с его конторкой и как всегда усмехнулся.
– Ты ублюдок, – пробормотал я. Слова не предназначались для его слуха, но они выскочили из моих уст слишком громко.
– Томлинсон, я отправлю тебя в карцер, если ты еще раз повторишь это, – пригрозил он невсерьез. Мистер Ричардс держал камеру No 2 рядом с его столом для особо беспокойных "шизиков" или потенциальных самоубийц, чтобы он мог за ними присматривать. Два "шизика" или самоубийцы не могли находиться в одной камере, поэтому их помещали с тихим зэком. Итак, меня выбрали нянькой для психа из нашего отсека.
– Ты получишь своего нового сокамерника завтра днем, – хитро улыбнулся мистер Ричардс.
Бросив пенопластовый матрац и постельные принадлежности на металлический каркас кровати, я оглядел свою новую камеру. Ее только что освободил Паркер – толстый неряшливый наркоман, известный своими причудами с оружием. До Белмарша он жил с матерью в доме в графстве Эссекс и собирал оружие. Однажды он перепил пива и заснул как мертвый на кровати. Мамаша-наркоманка обнаружила его, подумала, что он умер, и вызвала "скорую помощь". "Скорая" определила, что ее сын просто пьян, но, найдя ружье под его кроватью, вызвала полицию, которая и арестовала Паркера. Его приговорили к двум годам тюрьмы за Незаконное хранение оружия. Он был известен тем, что почти целыми днями лежал на кровати, курил, ел пирожные и редко выходил на прогулки во двор. В его камере стоял неприятный запах, пол, очевидно, не подметался неделями и даже навозные мухи улетели из туалета. В ту ночь, лежа в кровати и прислушиваясь к реву бури за стенами тюрьмы, я молился, чтобы мой будущий сокамерник-"шизик" был хотя бы чистым.
Помимо приобретения сокамерника, категория В разрешила мне работать, что давало возможность бывать больше времени вне камеры. Работа повышала также мое дневное тюремное довольствие с 1,26 фунта до 1,76 фунта. В результате я мог купить дополнительно фрукты, продукты и туалетные принадлежности в тюремной лавочке. К моему удивлению, меня приписали к компьютерному классу, несмотря на характер моего правонарушения. Майк, терпеливый и добрый инструктор, быстро понял, что я уже умею работать с персональным компьютером, и разрешил мне делать все, что я хочу, а не выполнять учебный курс. После того как я вернулся с занятий в компьютерном классе, задвижка на дверном окошке хлопнула и узкие глаза мистера Ричардса обежали всю камеру. Затем послышался звон тяжелых замков в двери.