Большой террор. Книга II

Конквест Роберт

E. Гинзбург co своей стороны дает историю пожара «Джурмы» на море — вероятно, более детальную версию того же события. «Блатари хотели воспользоваться паникой для побега, — пишет она. — Их заперли наглухо в каком-то уголке трюма. Они бунтовали, их заливали водой из шлангов для усмирения. Потом о них забыли. И вода эта от пожара закипела. И над „Джурмой“ потом долго плыл опьяняющий аромат мясного бульона». [404]

В другом рейсе корабль имел на борту несколько сот молодых женщин, приговоренных к небольшим срокам за прогулы, совершенные на оборонных предприятиях. Женщины были в отдельном трюме, но уголовники сумели прорваться туда и стали насиловать женщин. Несколько заключенных, пытавшихся защищать женщин, были убиты. На сей раз командир охраны корабля был арестован. [405]

404

111. Гинзбург, стр. 366.

405

112. Lipper,

р. 86.

По прибытии в бухту Нагаева (Магадан) «доходяг выносили по очереди на носилках. Их выносили и складывали на берег аккуратными штабелями, чтобы конвой мог отчитаться, чтобы не было путаницы с актами о смерти». [406]

Выжившие на пути в Магадан оказывались в очень странном мире.

Только бассейн реки Колыма занимает почти такую же площадь, как вся Украина. Это район страшного холода — до семидесяти градусов мороза. Заключенные выводились на наружные работы при температуре до пятидесяти градусов. [407] Тем не менее в 1938 году во всех лагерях Дальстроя была запрещена меховая одежда — разрешались только ватники; валенки заменили парусиновыми ботинками.

406

113. Гинзбург, стр. 369.

407

114. Lipper, s. 83, s. 183

Лед на реках этого района держался восемь-девять месяцев в году. Недаром пелось по лагерям: «Колыма-Колыма, дивная планета — Двенадцать месяцев зима, остальное — лето!».

Примерно два зимних месяца солнце не всходило вообще. В английском издании очень сдержанных воспоминаний Элиноры Липпер, бывшей колымской заключенной, находим главу, деловито названную: «Болезни. Членовредительство. Самоубийства». [408]

Конечно, все это происходило не только на Колыме. Но на Колыме смертность была особенно высока — так же, как и степень отчаяния. Цитированный выше генерал Горбатов был человеком сильной воли, он сумел даже выстоять на следствии, ничего не подписав. Но пробыв меньше года в золотопромышленных колымских лагерях, он выжил лишь чудом. Среди заключенных, работавших в шахтах, смертность оценивается в тридцать процентов всего состава в год [409] — хотя эта цифра до известной степени варьировалась в зависимости от расположения шахты, вида работ и характера коменданта лагеря.

408

115. Lipper, Eleven Years in Soviet Prison Camps, London, 1951, Chap. 9 (В немецком оригинале эта глава отсутствует).

409

116. Lipper, Elf Jahre in Sowjetischen Gef"anqnissen und Lagern, s. 98.

На колымском рационе питания было вообще трудно выжить больше двух лет. Самое позднее к четвертому году заключенный был уже неспособен ни к какой работе, а к пятому году не мог остаться в живых. [410] В одном из штрафных лагерей Колымы поселили три тысячи заключенных. К концу первого года существования лагеря из этих трех тысяч тысяча семьсот умерли, а еще восемьсот человек лежали в госпитале с дизентерией. [411] В другом — не штрафном — лагере умирало по две тысячи заключенных в год при наполнении лагеря в десять тысяч человек. [412] Через пятнадцать месяцев пребывания в колымских лагерях умерло шестьдесят процентов из доставленных туда трех тысяч поляков. [413]

410

117. Там же, стр. 175.

411

118. Там же, стр. 150.

412

119. The Dark Side of the Moon, p. 120.

413

120. Там же, стр. 121.

В своих «Колымских записях» Г. Шелест рассказывает, что на Колыме в день «за сто процентов добычи давали 800 граммов [хлеба] три раза затируху и раз овсяную кашу» и что на открытых приисках у заключенных существовало строгое разделение труда: два человека разжигают костер, высекая огонь древним способом, без спичек; другие двое привозят на санках с реки воду со льдом, остальные разогревают, размягчают огнем участок мерзлой земли «парят грунт», раскапывают его и начинают мыть «старательское золото».

В этот лагерь привезли трех юношей лет семнадцати. Они выглядели моложе своих лет, потому что были так худы, что остались только кожа да кости. Один из них нашел дома после смерти отца «Завещание Ленина» в конверте, вложенном в один из томов собрания сочинений Ленина. Мальчик показал находку друзьям — и вот все друзья, которые видели текст «Завещания», а также, конечно, сам нашедший, были арестованы по обвинению в терроре и контрреволюции. Все получили по пятнадцать лет. Трое ребят и еще две девочки из группы угодили на Колыму, остальные затерялись в разных лагерях страны, [414]

414

121. «Знамя» № 9, 1964, статья Георгия Шелеста «Колымские записки», стр. 162–180.

На

Колыме было несколько женских лагерей. В лагере Мульга женщины работали в гипсовом карьере. [415] Еще хуже была штрафная командировка Эльген. Работавшая там Евгения Гинзбург, — мать писателя Василия Аксенова, — спасшаяся только тем, что ее неожиданно сделали медсестрой, рассказывает об Эльгене так, что становится ясно: лагерь мало чем отличался от лагерей уничтожения. Нормы на лесоповале были невыполнимы; женщины готовы были торговать своим телом, лишь бы спастись; освобождение от работы по болезни давалось «в пределах лимита», и этот лимит неизменно заполняли уголовные преступницы; способы выжить были только угрозы, интриги и подкуп. Среди тех, кого посылали в Эльген, были женщины, забеременевшие в других лагерях; общение с мужчинами запрещалось, и беременность означала «нарушение». Тем, кто рожал, разрешалось несколько раз в день пытаться кормить младенцев. Но из-за непосильной работы и голодного рациона молоко почти не появлялось и через несколько недель врачи констатировали «прекращение лактации». «Младенцу предлагается отстаивать свое право на жизнь при помощи бутылочек „Бе-риса“ и „Це-риса“. Так что состав мамок страшно текуч». [416] Горбатов и другие отмечают, что сотрудники НКВД порой спасали прежних коллег по работе, попавших в лагеря, или бывших партийных начальников, направляя их на сравнительно легкую работу. Старые связи помогали всем тем заключенным, у кого они были. Шелест описывает, как начальник управления лагерей встретил однажды среди заключенных своего бывшего комкора и сразу же закрепил его устройство на вещевом складе. [417]

415

122. Lipper, s. 112.

416

123. Гинзбург, стр. 415.

417

124. Шелест в «Знамени» № 9, 1964, стр. 169–171.

Лагерная администрация на Колыме была более жестокой и допускала больше произвола, чем в других лагерных комплексах. У одного колымского заключенного в 1937 году кончился срок. Он даже расписался в документе о своем освобождении. Но положенной справки об освобождении — единственного документа, на основании которого освобождаемому выдавался паспорт, — этому человеку не выписали. Без справки об освобождении было бессмысленно куда-либо уезжать, и бедняга продолжал выходить на работу в лагере в весьма двусмысленном качестве «освобожденного зэка». Он благоразумно не протестовал, ибо опасался какого-нибудь худшего оборота дела, а так его положение было все-таки несколько лучше, чем у остальных. В конце концов, на исходе 1939 года он получил справку об освобождении и ему разрешили поселиться в европейской части страны, хотя и не в той области, откуда он был родом. [418]

418

125. Kravchenko, I Chose Justice, p. 270.

В 1944 году произошел уникальный случай во всей истории концлагерей: Магадан посетил вице-президент Соединенных Штатов Америки Генри Уоллес. В качестве представителя Управления военной информации США вице-президента сопровождал профессор Оуэн Латтимор. Отчет о том, что они видели, сильно отличается от информации, которую мы имеем от бывших заключенных. [419]

Уоллес нашел, что Магадан — место идиллическое. Об ужасающем Никишове он с одобрением писал, что тот «весело кружился вокруг нас, явно наслаждаясь прекрасным воздухом». Уоллес отметил материнскую заботу Гридасовой и восхищался вышивками, которые она ему показывала. (Об этих вышивках упоминается, между прочим, в книге Липпер: [420] женщины-заключенные, умевшие красиво вышивать, делали художественные вещи для жен лагерной аристократии — высших сотрудников НКВД — за ничтожные хлебные подачки. Делали в свободное время, то есть после десяти-двенадцатичасового рабочего дня, в условиях лагерных бараков. Подобную ситуацию упоминает и Солженицын: «художников в лагере трое, пишут для начальства картины бесплатные» [421] ).

419

126. Henry A. Wallace, Soviet Asia Mission, New York, "i 946, p. 33 ff; (B частности, см. стр. 35 и 127).

420

127. Lipper, s. 102.

421

128. Солженицын, т. 1, стр. 24.

Профессор Латтимор [422] сурово осудил жестокости царизма в Сибири. К счастью, писал он, те времена миновали. Освоение Севера ведется в СССР планомерно, под руководством «замечательного объединения Дальстрой, которое можно лишь приблизительно сравнить с американской Компанией Гудзонова залива».

На него также произвели большое впечатление мистер Никишов и его супруга. «Мистер Никишов, начальник Дальстроя, был только что удостоен звания Героя Социалистического Труда за свои исключительные достижения. Он и его жена проявляют интерес к искусству и музыке, свойственный образованным и чувствительным людям. У них отмечается также глубокое чувство гражданской ответственности».

422

129. National Geographie Magazine, LXXXVI, Dec. 1944.