Бомарше(Beaumarchais)
Шрифт:
ЭПИЛОГСКВОЗЬ СОТНИ ЛИЦ
Перо сломано, могила засыпана, архивы перерыты, творчество тщательно проанализировано, жизненные перипетии изложены настолько достоверно, насколько это оказалось возможным. Ну и что после всего этого думается об отце Фигаро?
Он настолько слился с этим, придуманным им персонажем, что продолжает жить вместе с ним и поныне, и, что ни день, у нас появляется возможность снова и снова поразмыслить над его знаменитой фразой: «Где нет свободы
Признавая справедливость этого высказывания, мы не собирались представлять Бомарше святым, мы просто хотели сквозь множество масок попытаться разглядеть истинное лицо одного из самых блистательных персонажей французской истории, оставившего свой след в литературе и политике, в сфере общественной жизни и в сфере простых человеческих отношений.
Так дадим же слово этому удивительному человеку, ставшему воплощением всех прелестей и пороков блестящей эпохи упадка, и пусть он сам ответит на вопрос, почему же при жизни он подвергался таким нападкам и был объектом такой ненависти и почему, снискав такую славу, он не вызывал к себе почтения.
«Человек веселый и даже добродушный, я не знал счета врагам, хотя никогда н& вставал никому поперек пути и никого не отталкивал. Поразмыслив, я нашел причину такого недружелюбия; это и в самом деле было неизбежно.
С дней моей безумной юности я играл на всевозможных инструментах, но ни к какому цеху музыкантов не принадлежал, и люди искусства меня ненавидели.
Я изобрел несколько отличных механизмов, но не входил ни в какой цех механиков, и профессионалы злословили на мой счет.
Я писал стихи и песни, но кто бы счел меня поэтом? Я ведь был сыном часовщика.
Не увлекаясь игрой в лото, я писал театральные пьесы, но про меня говорили: „Куда он лезет? Он не может быть писателем, поскольку он крупный делец и предприниматель, во владении которого множество компаний“.
Не найдя никого, кто пожелал бы меня защищать, я опубликовал пространные мемуары, чтобы выиграть затеянные против меня процессы, которые можно назвать просто чудовищными, но вокруг говорили: „Вы же видите, это ничуть не похоже на записки, составляемые нашими адвокатами. С ним не умрешь от скуки, и разве можно допустить, чтобы этот человек доказал свою правоту без нашей помощи?“ Inde irae[15].
Я обсуждал с министрами важнейшие положения реформы, необходимой для оздоровления наших финансов, но про меня говорили: „Во что он вмешивается? Он ведь не финансист“.
В борьбе со всеми властями я поднял уровень типографского искусства, великолепно издав Вольтера, тогда как это предприятие представлялось совершенно неподъемным для частного лица, но я не был печатником, и обо мне говорили черт знает что. Я заставил одновременно работать три или четыре бумажные фабрики, не будучи фабрикантом, и фабриканты вместе с торговцами ополчились на меня.
Я вел крупную торговлю во всех концах света, но меня нигде не считали негоциантом. До сорока моих судов находилось одновременно в плавании, но я не числился арматором, и мне
Моему военному кораблю, вооруженному пятьюдесятью двумя пушками, выпала честь сражаться вместе с кораблями его величества при взятии Гренады. Флотская гордыня не помешала тому, что капитан моего корабля получил крест, другие офицеры – военные награды, я же, в ком видели чужака, лишь потерял свою флотилию, которую конвоировал этот корабль.
Из всех французов, кто бы они ни были, я больше всех сделал для свободы Америки, породившей и нашу свободу, я один осмелился составить план действий и приступить к его осуществлению вопреки противодействию Англии, Испании и даже самой Франции, но я не был в числе лиц, коим были поручены переговоры, я был чужим в министерских кабинетах. Inde irae.
Затосковав от вида однообразных жилищ и садов, лишенных поэзии, я выстроил дом, о котором все говорят, но я не человек искусства, inde irae.
Так кем же я был? Никем, кроме как самим собой, тем, кем я и остался, человеком, который свободен даже в оковах, не унывает среди самых грозных опасностей, умеет устоять при любых грозах, ведет дела одной рукой, а войны – другой, который ленив, как осел, но всегда трудится, отбивается от бесчисленных наветов, но счастлив в душе, который никогда не принадлежал ни к одному клану, ни к литературному, ни к политическому, ни к мистическому, который никому не льстил и потому всеми отвергаем».
Этот панегирик, возможно, наиболее красноречиво раскрывает истинную сущность Бомарше и то, как он сам себя оценивал. Довольно снисходительно относившийся к своим талантам, он, видимо, понимал, что самая большая опасность заключалась для него в том, что он был талантлив почти во всем.
Универсальные способности – это источник вечного искушения, а желание заниматься всем сразу зачастую чревато тем, что ни в одном деле не удается добиться совершенства, при этом специалисты любой области, в которую вторгается подобный гений, всегда презрительно относятся к его деятельности, поскольку он не является в ней профессионалом. А видя успехи, коих он добивается, эти последние, как правило, утешаются тем, что критикуют его за непрофессионализм.
Однако из всего созданного французскими драматургами во второй половине XVIII века до потомков дошли лишь два произведения – пьесы непрофессионала Бомарше.
Из всего того, что он написал для театра и что в массе своей не отличалось особенно высоким уровнем, выделяются, благодаря персонажу Фигаро, во-первых, комедия нравов «Севильский цирюльник», ее по справедливости можно поставить в один ряд с комедиями Мольера, а во-вторых, самое блестящее произведение не только в драматургии XVIII века, но и вообще в истории французского театра – «Женитьба Фигаро». Перемешав в себе черты комедии интриги и комедии характеров, став одновременно предвестницей произведений романтиков и комедий ситуаций Фейдо, эта единственная в своем роде пьеса, по мнению публики, прозвучала похоронным звоном по старому обществу.