Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю.
Шрифт:
«Генеральные штаты согласятся, вне всяких сомнений, на эту справедливую меру с том большей готовностью, что от них в их мудрости не укроется, по каким сложным причинам верховное правительство настаивает на высказанном условии, смысл которого слишком оправдывается обстоятельствами, возникшими впоследствии, чтобы от него отказаться.
(А это вы слышите, Лекуантр? Понимаете вы теперь, до какой степени злоупотребил вашим доверием газетчик Лебрен!)
Дано в Гааге, 5 июня 1792 года.
Подпись:
Итак, г-н Буоль, от имени императора, выразил, как вы только что прочли, претензию на эти ружья; доказательства этого г-н Лебрен, который все еще прикидывается неосведомленным, получил уже полгода тому назад; это — нота г-на Буоля от 5 июня 1792 года; наша жалоба от 12-го, направленная г-ном де Мольдом Генеральным штатам в ответ на ноту г-на Буоля вместе с настоятельной нотой нашего посла; наконец, ответ И. В. П. от 26 числа того же месяца; все вышеупомянутые документы были вручены Лебрену, тогда управляющему делами ведомства, г-ном Шамбонасом, а впоследствии, когда г-н Лебрен стал министром, и мною самим.
И угодливые голландцы (по своей политической уступчивости) нашли претензии г-на Буоля столь основательными, что наложили арест на оружие! Точно Голландия, которой я выплатил все пошлины за это оружие, находившееся там лишь транзитом, была обязана угождать этому Буолю, притесняя француза, чтобы понравиться его очаровательному величеству, вне всяких сомнений, весьма императорскому, но отнюдь не владельцу оружия!
Вы видели, что И. В. П. в своем ответе от 26 июня на нашу жалобу от 10-го, в которой мы громогласно требовали разрешения на изъятие оружия, заявили, что владельцы (то есть я) сами отказались от его вывоза. Затем, поскольку эти истинные владельцы почтительно настаивали перед ними на том, что никогда не утверждали подобной несусветной чуши ни письменно, ни устно, наши высокомощные сановники не удостоили их вовсе ответа, изящно покуривая свои трубки и продолжая держать мои ружья.
Правда, они добавили в своем ответе от 26 июня (обратите на это внимание), что сии негоцианты (опять-таки я) вправе распоряжаться по своему усмотрению девятьюстами двадцатью двумя ящиками, двадцатью семью кадками (бочками) ружей и штыков внутри Республики, поскольку на ввоз оружия не существует ограничений при условии уплаты соответствующих пошлин, а пошлины были внесены. (Внесены мною, г-н Лекуантр! Внесены мною, г-н Лебрен!) Не будем терять из виду нить рассуждений голландцев: они неподражаемы.
Голландцы разрешают мне продать мое оружие внутри страны, поскольку я внес пошлины. Но какие пошлины я оплатил? Транзитные. Полюбуйтесь, как сходятся концы с концами! Раз я оплатил пошлины, которые называются проездными, то есть сбором за въезд
Заметьте также, что эти Штаты, друзья императора Франца, дали мне разрешение (которого я вовсе не просил) на продажу ружей в Европе нашим врагам, добивавшимся их любой ценой (если мне это будет угодно, — говорят они!), несмотря на то, что император, их друг, потребовал от голландца же, чтобы это оружие было отправлено в Сан-Доминго, взяв с него в качестве гарантии этого пятьдесят тысяч флоринов, и несмотря на то, что сами И. В. П. потребовали с нас в апреле залога в размере трехкратной стоимости этого оружия в подкрепление уже данного обеспечения. Пустяки, об этом уже забыли! Французские солдаты! Все средства были хороши, только бы эти ружья не достались вам! А наши вероломные министры, водя за нос Лекуантра и предавая дело огласке, позволяют врагу выиграть эту партию с помощью вашего ноябрьского декрета.
Увы! Наши голландские высокомощные господа не сочли нас людьми, заслуживающими, чтобы в разговоре с нами дать себе труд доказывать свою правоту! Оскорбительное глумление, о котором отлично осведомлен Лебрен! И ведь это над вашим послом, о французы, так надругались, ибо он поддержал мою жалобу от лица французской нации собственноручной весьма решительной запиской. Но должно ли это удивлять меня, если парижский министр надругался над ним еще пуще, чем гаагские чиновники!
Я прошу прощения у этого посла, разруганного, утесненного, отозванного, хотя он один из самых сведущих дипломатов, среди всех, кого мне доводилось встречать, неутомимый труженик, за которого я подал бы во всеуслышание свой голос, если бы министра иностранных дел выбирали по способностям; увы! — я говорю о нем все хорошее, что мне известно, чтобы он благоволил простить мне неприятности, испытанные из-за меня, хотя и не по моей воле.
Возвращаясь к моему делу, я настоятельно прошу г-на де Мольда заявить напрямик, расходится ли с правдой все то, что, по моим словам, я узнал от него о Константини.
Я настоятельно прошу его показать письмо по поводу уступки моих ружей, полученное им от вдовы Ломбаэрт из Антверпена.
И поскольку Константини хвастун и ведет не слишком умные речи, я настоятельно прошу также г-на де Мольда сказать нации, не похвалялся ли этот человек в разговоре с ним тем, о чем он болтал в других местах, а именно тем, что он отдает двадцать пять процентов дохода со всех своих закупок в Голландии некоему покровителю, обеспечившему ему исключительное право поставок, и что он связал себя обязательством.