Бомба для председателя
Шрифт:
— Тогда, Юрген, бери карандаш и записывай то, что я стану тебе рассказывать.
— Зачем мне отрывать вас от дел? Я посмотрю материалы, сделаю необходимые выписки и улечу.
— Я поэтому и спрашивал: сколько ты имеешь времени, Юрген? У меня накопилось более двухсот пятидесяти страниц с расшифрованными допросами… Мой почерк — ты же знаешь… Теперь все стали такими говорунами на допросах… Просто сил моих нет выслушивать их… Ты не успеешь просмотреть и четверти материалов, Юрген, так что лучше тебе записать мои показания, — усмехнулся Берг, — так будет вернее…
«Как он ловко загнал меня в
— Прекрасно, — сказал Кройцман, — я возьму бумагу… Или лучше мы все наговорим на диктофон?
— На диктофон даже вернее, Юрген… Мы с тобой сэкономим время…
Кройцман достал магнитофон из плоского портфеля, зарядил кассету и сказал:
— Я готов.
— Зато я не готов, — вздохнул Берг, — извини, язва есть язва, и за нее я не отвечаю… Клозет рядом, так что я скоро…
Когда Берг вышел, Кройцман ощутил усталость. «Как после экзамена у этого беса, — подумал он. — Он всегда гонял нас на экзамене, но мы любили его, несмотря ни на что. Но как он ловко меня обвел… Ничего, все-таки я из его школы, реванш я возьму, и этот реванш будет неожиданным для старика».
— Значит, давай начнем сначала, — сказал Берг, входя в кабинет и на ходу поправляя подтяжки. — Пропал Кочев. В ночь на двадцать второе. Ленц опубликовал интервью: «Я выбрал свободу!» — заявил Кочев». «Покажите его, — попросили мы. — И кончим на этом дело». — «Он не хочет ни с кем встречаться». — «Хорошо. Давайте мне человека, который беседовал с ним, Кочевым, пусть он под присягой дает показания, и на этом мы ставим точку». Этого человека я не получил, а получил пленку, которая была сфабрикована. Ленц был арестован не мной, а полицией, и он дал показания майору Гельтоффу о том, что пленку и первое интервью ему всучил Люс. Левый. Это уже бомба. Человек, который борется с нацистами и не скрывает симпатий к Марксу, ведет грязную игру. Более того, он у меня проходит по делу о гибели Ганса Дорнброка.
— Я знаю.
— Это не могло не удивить меня. Более того, алиби, которое выдвинул Люс, подтвердилось не в полной мере.
— У вас достаточно улик для его ареста?
— Вполне. Когда я сажал Люса, у меня были достаточные данные для его ареста.
— Когда сажали. А сейчас? Вы приучали нас, профессор, к точности формулировок.
— Видишь ли, Юрген («Пусть там послушают, как я называю тебя, господин статс-секретарь, пусть. Ты сейчас станешь злиться, а это очень хорошо, когда злятся начальники, особенно из молодых»), видишь ли, сынок, сейчас я перепроверяю его алиби. Не то, которое он выдвинул, а то, которое мне пришлось вытягивать клещами у свидетелей. Ты же понимаешь, что прокурору не к лицу вытягивать клещами показания в пользу арестованного, но мы живем в демократической стране, слава богу, где задача прокурора не в том, чтобы осудить, а в том, чтобы докопаться до истины.
— Стоило ли ради этого сажать Люса в тюрьму?
— По букве закона я мог это сделать, Юрген.
— Понимаю. Но мы отвлеклись от Люса…
— Нет, мы не отвлекались от Люса. Это ты меня навел на Люса, и я не совсем понимаю, зачем тебе это надо, когда мы исследуем Кочева. Мы должны рассматривать Люса как эпизод в цепи непонятной
— Теперь понимаю. Он дал какие-нибудь показания в связи с Кочевым?
— Никаких. Конкретно — никаких.
— А косвенно?
— Он отрицает, что знал Кочева, когда проводил съемку своего фильма «Берлин остается Берлином».
— Вы не позволите мне взглянуть на эти показания?
— Пожалуйста…
«Вот и все, — удовлетворенно подумал Кройцман, — все дело сейчас ляжет на стол, и я просмотрю его и пойму, как он вышел на то, что интересует Бауэра».
Берг достал из сейфа тонкую папку и положил ее перед Кройцманом.
— Я всегда режу дела на эпизоды, — пояснил он, — здесь как раз то, что тебя интересует… Видишь, — он кивнул на открытый сейф, — эту гору… Все эпизоды разложены по папкам.
«Сволочь, — ожесточился Кройцман, — старая сволочь».
Он пролистал папку и сказал:
— По-моему, Люс дает искренние показания.
— По-моему, тоже. Только надо их до конца подтвердить во времени и месте: свидетелями, данными возможного наблюдения…
— За ним наблюдали? Кто? Ваши люди?
— Не только наши. За мной тоже, я заметил, стали наблюдать. Вряд ли за мной наблюдают наши люди…
— Вы позволите мне проверить, кто наблюдает за вами?..
— Пока не стоит. А вдруг это у меня начинает проявляться мания подозрительности? Если за мной смотрят красные, то наша контрразведка, надеюсь, сможет охранить меня… Хотя, впрочем, от чего меня охранять? Хоть я и бабник, но забыл, как это делается; пить не могу — язва… Работа — дом, дом — работа.
— Вы отрицаете возможность того, что вся эта история с Кочевым — провокация коммунистов? От начала и до конца?
— Смысл? Какой им смысл?
— Мы — фронтовой город, мы наводим мосты, а здесь исчезает их гражданин.
— Он не исчезает. Он скрывается здесь, по нашим версиям…
— Все верно. Ну а если все же подумать о моей версии? Она ведь бьет и по Люсу. Раньше он делал фильмы против нацистов, которые так хвалили на Востоке, а теперь делает заявление в печати о том, что мир обречен и никто не в силах его спасти. Может, он отошел от них? Чтобы никто не упрекал его в прямой связи. Агент должен быть нейтралом в политике, иначе он бесполезен.
— Интересное предположение. У тебя есть какие-нибудь факты?
— Пока нет.
— Что значит «пока»? Ты их ищешь? Помимо меня?
— Разведка не входит в мое ведомство, но они ведь тоже не спят в своем доме.
— Может быть, ты поможешь мне связаться с ними для обмена информацией?
— Вы заметили, что я на это время выключил диктофон? Я говорю то, что мне шепнули друзья в конфиденциальной беседе.
«Ну-ну, — подумал Берг, — твой выключен, а мой диктофошка пишет».
— А если вы докажете непричастность Люса ко всему этому делу и отпустите его — будете вы готовы мотивированно объяснить происшествие с Кочевым?