Бомба для председателя
Шрифт:
— Может быть, все-таки, — настаивал Люс, — вы любили всего один раз — того, первого, который погиб? Может быть, вы и сейчас продолжаете любить его — в облике другого человека?
Актриса вздохнула и согласилась:
— Может быть, вы правы.
«Идиотка, — подумал Люс. — Ее нельзя оставлять в фильме. Я пущу ее на затравку, старики начнут торжествовать победу, и тогда уже мне придется взять у них пару интервью. Надо будет предупредить Георга, чтобы он снимал меня со спины, когда я отойду от камеры».
— Благодарю
— Кристина Ульман.
— Пожалуйста, Кристи, — попросил Люс.
Худенькая, в длинном черном свитере и потрепанных джинсах, Кристина села напротив Люса, и глаза ее — длинные, черные — сощурились зло и выжидающе.
— Вы лжете, — сказала она, помедлив, — когда говорите нам о возвышенной, святой и чистой любви. Сейчас такой любви не может быть.
— Отчего? — спросил Люс и напрягся. Он почувствовал, что эта девочка может предложить схватку.
— Оттого, что ваше поколение убило любовь!
— Стоп! — сказал Люс. — Спасибо, Кристи! Дальше не надо. Сейчас мы стреляем вхолостую. Итак, коллеги, полная раскованность, вы — хозяева площадки, смело принимайте дискуссию, но не перебивайте собеседников, дайте им сказать то, что они хотят сказать, расположите их к себе. Мужчинам придется беседовать со старухами. Бабушки любят сентиментальность — помните об этом…
— Добрый вечер, дамы и господа, — первым начал высокий актер, — мое имя Клаус фон Хаффен. Мне хотелось бы задать несколько вопросов нашим дамам. Позвольте? — он чуть поклонился той старухе, которая была к нему ближе других.
— Пожалуйста, господин фон Хаффен.
— Ваше имя?
— Ильзе Легермайстер.
— Фрау Легермайстер, меня интересует только один вопрос, — говорил актер хорошо поставленным голосом, на настоящем «хохдойч».
Люс похолодел от счастья, прилипнув к камере: бабушка смотрела на двухметроворостого красавца с нескрываемым вожделением. Люс плечом оттер Георга от камеры и наехал трансфакатором на лицо старухи.
Актер продолжал:
— Мой вопрос прост, и вы, вероятно, догадываетесь, каким он будет. Сколько раз в жизни вы любили?
— Один раз.
— Вы любили вашего мужа?
Старик, сидевший рядом с фрау Легермайстер, заулыбался, а старуха, не поворачиваясь к нему, словно бы прилипла взглядом к актеру.
— Да, — ответила она и чуть кивнула направо, — моего мужа.
— Вы никогда не были увлечены другим мужчиной?
Старуха обернулась к мужу. Она смотрела на него какое-то мгновение, и глаза ее были выразительны, и вдруг она улыбнулась длинными фарфоровыми зубами с четко просматривающимися золотыми прослойками.
— Нет, — ответила она, — я любила только моего милого Паульхена.
— Ваш муж казался вам образцом во всех смыслах?
— Да. Он
— Простите, фрау Легермайстер, мой следующий вопрос, но он необходим: был ли ваш муж образцовым мужем? Мужчиной, говоря точнее?
— Господин фон Хаффен, это меня никогда не волновало. Для меня всегда было главным духовное в любви, а не грязное, плотское…
Люс почувствовал, как затрясся от сдерживаемого смеха ассистент, — они сидели у камеры, тесно прижавшись друг к другу, и Люс толкнул его локтем.
«Великолепно, — радовался Люс, — было очень ясно видно, как она врала. Это удача».
Следующей на маленькую сцену, где обычно выступал джаз-банд, вышла Ингрид.
— Какой должна быть чистая, высокая любовь? — спросила она старика, сидевшего за столиком в одиночестве.
— Настоящая любовь, — ответил старик, пожевав синими губами, — должна быть доверчивой, нежной и трепетной.
— Простите, ваше имя? Телезрителям интересно узнать ваше имя…
— Освальд Рогге.
— Господин Рогге, что такое доверчивая любовь?
— Как бы вам объяснить получше, — вздохнул старик. — Это когда с первого взгляда… Даже не знаю, как объяснить…
— Ваша жена отсутствует на нашей встрече?
— Да. Она отдыхает с внуками на побережье.
Ингрид нахмурилась, обязательная улыбка сошла с ее лица, и она вдруг спросила:
— Как вы думаете, господин Рогге, возможно ли сохранить любовь после измены? Случайной, глупой… Ненужной…
— Нет, — отрезал Рогге. — Это исключено.
— А что же тогда делать человеку, который любит, но который в силу обстоятельств оказался… падшим…
— Об этом надо было думать раньше.
— Любовь исключает милосердие? — спросила Ингрид.
«Я подонок, — подумал Люс. — Что за манера — сразу составлять впечатление о человеке по первым двум фразам? Это преступление — позволять себе плохо думать о человеке, не узнав его толком. Фашизм какой-то. Разве я допускал, что она задаст такой изумительный вопрос? Впрочем, Нора решит, что я сочинил ей этот вопрос после совместно проведенной ночи».
— Любовь — это само милосердие, — ответил Рогге, — но для того, чтобы сохранить любовь, милосердие и чистоту отношений, следует быть беспощадным по отношению к падшим.
— Я не хочу вам верить, — сказала Ингрид, и в глазах у нее появились слезы, — нет мужчин, которые не изменяют женам! Нет! Я таких не встречала! Все мужчины изменяют, только одни это делают как скоты, а другие ведут себя как честные люди — не сулят рая и не клянутся в вечной любви!
— Я протестую! — сказал высокий, сильный еще, хотя седой как лунь, мужчина и поднялся со своего места. — Мы думали, что киноискусство хочет помочь нам в воспитании молодых германцев, а здесь мы видим попытку опорочить идеалы!