Бомба
Шрифт:
Определяя меру наказания, судья Гэри начал с того, что ему жаль подсудимых, которые попали в тяжелое положение, «однако закон считает того, кто подстрекает к убийству, виновным в убийстве, совершенном по его подстрекательству...» Потом он продолжал, сказав, что «подсудимый Нееб осужден на заключение в тюрьму с использованием его на тяжелых работах сроком на пятнадцать лет, тогда как все остальные подсудимые, согласно закону штата, осуждены на смерть через повешение в период от двух часов ночи до двух часов пополудни третьего декабря. Уведите осужденных».
Что происходило в зале суда, дух и смысл судебного процесса можно понять по статье, опубликованной в «The Chicago Tribune»,
Не могу описать, что я испытал в те два месяца, пока шел суд, как надежда сменялась отчаянием и отчаяние — надеждой. Шестьдесят дней мучений. Я говорю фигурально, потому что английский язык вообще метафорический, созданный поэтами и романтическими писателями, людьми с воображением, а не людьми с открытым взглядом и ясным мышлением; тогда как новая жизнь требует новых слов, и язык чистого факта весьма впечатляющ. Судебный процесс не дошел и до половины, а я вновь перестал спать, как это было после моего бегства из Чикаго. Поначалу я не обратил на это особого внимания, мол, стоит хорошо поработать, и все будет в порядке. Но по мере того, как крепло мое убеждение в том, что подсудимые будут казнены — Парсонс, который сдался властям добровольно, Спайс, милый Филден, дорогой старина Энгель, Лингг, — бессонница усиливалась, и, как бы я ни уставал, заснуть мне удавалось, только приняв хлорал или сделав укол морфия. Даже когда я отправ- лялся в Ричмонд-парк и проводил целые дни в этом прекрасном месте, заснуть все равно не получалось; но, даже задремав, я видел такие кошмары, что просыпался, дрожа от ужаса.
Чем сильнее я переживал, тем отвратительнее становились галлюцинации. Помнится, какой-то жуткий глаз все смотрел и смотрел на меня, пока я не просыпался. В моих снах глаз начинал светиться, и, опять увидев Крейнс-элли, грузовик, ораторов и красный огонек, как падающая звезда, потом яму на улице, окровавленные человеческие останки, я просыпался в холодном поту и весь дрожа.
В других снах сначала появлялся огонек и превращался в клюв, потом я видел крылья, и птица приближалась и приближалась, пока я не осознавал, что она хочет выклевать мне глаза, после чего она оказывалась совсем близко и превращалась в жуткую улицу, а я опять просыпался, еле переводя дух от ужаса.
Даже когда я просто закрывал глаза, то видел калейдоскоп решеток и колец. Иногда не было никакого калейдоскопа, а был один красный цвет, потом он уступал место оранжевому, а потом чередовались красные и оранжевые решетки. Ну как можно было спать, если нервы выкидывали подобные штуки?
Бессонница сделала мое существование нестерпимым: я потерял аппетит и начал слабеть. Пришлось пойти к врачу. Он сказал, что я страдаю нервным расстройством и мне надо хорошенько отдохнуть, иначе будут серьезные последствия. Я спросил, как мне отдыхать? Тогда он покачал мудрой головой и посоветовал не думать о неприятных вещах, побольше гулять, пожить на свежем воздухе — все равно что сказать голодному, мол, надо положить тысячу фунтов в банк.
Перелом наступил ближе к концу судебного процесса. Я был не дома, читал газеты и забыл захватить с собой что-нибудь из еды. Когда я вернулся, то раза в два быстрее обычного поднялся по лестнице. Стоило мне войти в комнату и закрыть дверь, как все поплыло у меня перед глазами и я сполз на пол вдоль двери. Когда же пришел в себя, то ощутил ужасную слабость, тем не менее
Шли дни, я понемногу набирался сил, но нервы не давали мне покоя еще несколько месяцев. Тогда я помногу часов сидел, не двигаясь, в кресле около окна, и слезы текли у меня из глаз.
Звучит странно, но после вынесения вердикта, когда спал ажиотаж, я начал приходить в себя. И решил вернуться в Чикаго, чтобы сдаться властям. Это решение несколько успокоило меня, улеглись жестокие сомнения, и я стал лучше спать. Но еще через несколько дней пришло новое письмо из Чикаго, заставившее меня отказаться от своего решения и двинуться в совершенно новом направлении.
Именно это письмо вернуло меня к жизни, поставив передо мной новую цель: «Джек очень волнуется за тебя, — писала Ида. — Он надеется, что ты напишешь историю его болезни и своего изгнания. Скажи ему, — вновь и вновь просит он, — что он прирожденный писатель, а одна хорошая книга стоит тысячи поступков. Я полагаюсь на то, что он будет писать и не станет больше ни во что ввязываться...»
Наверное, Лингг был прав. Во всяком случае, его совет поддержал меня, и я тотчас принялся писать известную вам книгу, которая — ведь я обрел цель в жизни и необходимость трудиться — медленно, но вернула меня к жизни.
Поначалу я писал как завзятый репортер и, написав сотню страниц, обнаружил, что еще не все сказал о собственном детстве. Тогда я разорвал исписанные бумаги и начал все сначала, положив не использовать того, что не имеет отношения к главной теме, и благодаря этому решению — несмотря на отсутствие таланта и чудовищную неопытность — смог дойти до конца; однако никто лучше меня не понимает, насколько я недостоин выбранной мной темы. Я твердо знаю, что эта книга становится интересной лишь тогда, когда в ней появляются настоящие большие личности — Лингг, Ида, Элси, Парсонс, — поэтому я возвращаюсь к ним, к моей истории, ведь величайшие и ужаснейшие события еще впереди.
Все прошедшие месяцы я не мог выкинуть из головы мысль, что Лингг просто так, по-бараньи, не пойдет на эшафот. До последнего я ждал, что он отправит правосудие в отношении своих судей и завершит судебный процесс еще одной бомбой. Если он этого не сделал, то лишь потому, что у него не было никакой возможности это сделать. Наверное, за ним постоянно следили. А теперь слежка наверняка ослабла, и Лингг с его потрясающей смелостью и целеустремленностью должен был совершить нечто, чтобы напугать своих врагов.
Тем временем еще теплилась надежда на смягчение приговора. Судье Гэри было подано прошение о проведении нового судебного процесса, но судья отклонил его, чего и следовало ожидать.
К этому времени меня поддерживало то, что в Чикаго как будто наметились перемены в общественном мнении. В конце лета начались приготовления к выборам, и, к удивлению капиталистов, лейбористская партия с большим перевесом выигрывала в одном округе за другим. Несомненно, что в результате этих успехов изменилось и отношение к процессу. В День благодарения, то есть двадцать пятого ноября, капитан Блэк получил supersedeas, или уведомление об отсрочке исполнения чудовищного приговора, что позволяло подать апелляцию в Верховный суд, которую капитан Блэк принялся немедленно готовить.