Шрифт:
Виктор Очнулся. Было так темно, что он не сразу и понял где.
В углу мерцала, потрескивая свечка. И сквозь полумрак удалось оглядеться.
Это оказался просторный подземный тепловой узел. С диванчиками, кушетками и маленьким столиком посередине. В углу сверху вместо светильников поблескивали синим небом с белыми облачками два люка, обыкновенных полуоткрытых канализационных.
Было тихо. Слышно, как капала вода из больших ржавых вентилей, булькала по трубам, и ворчливо урчала, убегая по ним куда-то вдаль, в глубь земли, через грязную прокопчённую полуразвалившуюся
По стуку поездов Виктор догадался, что они где-та в районе вокзала, Он вспомнил эти два люка, торчащие двумя танковыми башнями у переезда, что на улице Тимирязева. Проходил мимо, часто. Давно-давно, когда работал на здесь, в КБ.
Болела голова. Руки в крови. Повернул голову. Посмотрел на пьющего из алюминиевой кружки бомжа.
Вспомнил.
И мост. И весь вчерашний день, все перевернувший, разрушивший всю его жизнь.
Отвернулся к стене. Хотя стеной назвать это было трудно. Полуразрушенный красный кирпичи, между которыми медленно сочилась вода, зеленая какая-то, с явным запахом канализации.
Сочилась и маленьким ручейком и убегала вниз по расщелинам и трещинам старого выщербленного кирпича и, не задевая черный полусгнивший матрац, остаток какого – то дивана, утекала тихонько издевательски журча под него, в большую канаву в центре этого полутемного и освещаемого только через верхний люк, то ли блиндажа из какого старого советского фильма про партизан, то ли запущенной и грязной комнаты без окон, без пола, где вместо белоснежного потолка, свисали черные сосульки паутин, из которых также одиноко и тоскливо капала вода.
То ли вода, то ли зеленоватая жижа из канализации.
Все-таки это было больше похоже на подвал, старый и запущенный, где когда он, Виктор, будущий чемпион Европы по классической борьбе качался с друзьями старым ржавым железом.
– Подвал и есть, подумалось Виктору.
И он снова забылся в каком-то бесконечном и безнадежном то и во сне, то ли в полнейшем нежелании не только вставать, но всяческих движений, шевелений и мыслей.
Капала вода. Тихо журчал под потолком у самого уха маленький вонючий навозный ручеек.
Покачивающийся в свете мерцающей свечи мужик в грязном рваном свитере отложил грязную закопченную со дня до самого края алюминиевую кружку, посмотрел на шевельнувшегося было Виктора, снова забывшегося с так и не с двинувшейся на правой рукой.
Подошел. Поправил руку, положив ее снова на грудь Виктора, потрогал лоб и крякнул:
– Эк тебя развезло как. Здорово разукрасили.
И, размешав такой же грязной и закопченной как кружка мятой алюминиевой ложкой чай, уселся на старое водительское кресло, найденное им прошлой осенью на свалке по соседству.
– А ты кто? – прошептал Виктор, слегка пошевелив пальцами и удивился тому, что они шевелятся и вовсе не болят. Посмотрел на них.
– Я-то? – мужик отхлебнул чайку и, зажмурив от удовольствия я глаза, ответил медленно и с достоинством:
– Я Василий. Бомж. А вот ты кто? Прыгаешь по ночам с моста зачем-то, смартфон вот хороший так швырнул, что и не найдешь в реке теперь.
Виктор
И вспомнил этого человека. Да-да. Он и был там внизу, под мостом, у дамбы.
– Да не прыгал я, – поморщился Виктор, поворачиваясь набок. – Не рассчитал просто. Вот и выпал.
– Похоже, что так. – покачал головой бомж, – барахтался здорово. Не хотел тонуть то? – то ли удивился, то ли спросил он.
Болела голова. Ныло правое плечо. И, вообще, Виктор после вчерашнего дня чувствовал себя совершенно разбитым. Вернее, не чувствовал себя совсем.
Он уже не был тем, успешным, уважаемым друзьями и многочисленным подхалимским окружением предпринимателем. Человеком, у которого было все. Человеком, который, как ему долгое время перед вчерашним днем казалось, который никому ничего не должен и который все, что имеет добился сам.
А кем он был сегодня? Он и не знал. Нищим, без денег, без документов, без всякой собственности и недвижимости, без своей мебельной фабрики. Кто он после всего того, что сучилось вчерашним днем.
– Как так? – подумал он, пробуя перевернуться на другой бок и, морщась от боли, – как так иметь коттедж, БМВ, свое дело, и все потерять в один день.
Не ожидал, не ожидал он такого предательства и от своей Жанны. Модель, для которой он сделал все, которую он, по сути, и создал, в которую он вложил такие деньги, из-за которой он залез в долги к браткам. Не смог их отдать. А те, сволочи, тоже хороши. Забрали в счет долга его любимое детище, его мебельную фабрику, которая обеспечивала мебелью весь их маленький городишко.
Вспомнив о фабрике, Виктор ухмыльнулся. Загнется она. Загнется она без него, без его идей, идей новаторских и смелых. Загнется точно. Кого там Седой поставит на менеджмент? Да эти придурки из девяностых слова связать не умеют, какие у них идеи? Привыкли отжимать, да жировать за счет нас, ипешников.
Ладно, хоть одно светлое пятно во всей этой вчерашней истории. Теперь я с ними в расчете. Ничего я им не должен. Теперь я никому ничего не должен.
Я свободен.
И Виктор вздохнул, то ли от жалости к самому себе, то с облегчением, что отныне его, избитого, выброшенного из привычной жизни и из жизни вообще, без денег, без документов уже с этим опостылевшим ему бандитским миром ничего не связывает.
– Робин Гуды современности, чертовы, – выругался Виктор, вспомнив последнюю встречу с бандой Седого в «Речном».
Бомж обернулся. Встал со своего скрипящего, казалось совсем развалившегося стула, подошел, положил руку на лоб.
– Что он сказал? Да, не горячий уже, – крикнул он кому-то в темноту. Болтает просто.
– Не болтает, – подумал Виктор, -а бредит. Так надо правильно говорит.
И снова пожалел себя, оказавшегося в такой абсолютно безвыходной ситуации.
В люк спустились двое. Худой высокий парень вопросительно посмотрел на Василия.