Борьба на юге
Шрифт:
На деревенской площади критичность нашего положения достигла своего кульминационного пункта. Между собравшимися селянами и нами произошел последний и решительный бой. Ободренные предшествовавшими успехами и приобретя уже некоторый опыт, а вместе с тем отчаявшиеся и бившие карту, так сказать, ва-банк, мы решительно и энергично огрызались, смело отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, обращали все в шутку и в результате победили.
После этого, возница круто повернул в боковую малую улицу, где одиночные прохожие, не проявляли к нам уже столько любопытства, как раньше. Опасность, как будто временно, миновала. Мы, повеселели, довольные, что так удачно вышли из неприятного
Начались ранние зимние сумерки, когда мы, более никем не тревожимые, достигли деревни Степановки. По совету возницы, подъехали к дому старосты, у которого, по его словам, можно было нанять подводу на дальнейший путь. Наступившая темнота избавила нас от любопытных взглядов.
Навстречу нам вышел седой, как лунь, глубокий старик. Черты его лица были резки, даже грубы, но в то же время необыкновенная одухотворенность скрашивала эту неправильность, придавая лицу особую привлекательность. Его живые, умные и проницательные глаза, составлявшие резкий контраст с морщинистым лицом, на момент остановились на нас и, надо полагать, этого ему было достаточно, чтобы сразу определить, что мы не те, за кого себя выдаем.
Однако и после такого открытия, он ничем себя не выдал. Только его особенная услужливость и предупредительность указывали на то, что в глазах его мы — интеллигенты. Говорил он мало, быть может, умышленно не желая создать неловкое положение и заставить нас смутиться. С изумительным тактом, он советовал нам ехать сейчас же ночью, говоря, что если прежде человеку ночью иногда было жутко в поле, то теперь, наоборот, безопаснее быть там, а не в деревне, где люди позабыв Бога и законы, из-за одного озорства, не считаясь ни с чем, чинят кровавые расправы, самосуды, совершая даже убийства.
Он считал, что народ заболел ужасной болезнью, типа зомби-вируса, которая быстро заражает всех здоровых. Надо временно прекратить общение с людьми и оградить себя от этой заразы, лишающей людей здравого рассудка, совести и доброго сердца. Осколок минувшей эпохи! Много видимо пережил на своем долгом веку этот старик, много видел, был когда-то крепостным, на его глазах произошло раскрепощение крестьян, дожил до революции и теперь глубоко верил, что все пройдет, народ образумится, излечится, успокоится и жизнь войдет в свою обычную колею. С чувством большого удовлетворения внимательно слушали мы его старческие пророчества и от всего сердца желали скорейшего их осуществления.
Перекусив (ужин состоял из вареной ветчины, пирога и жареной картошки), мы с особенным удовлетворением пожали руку этому честному крестьянину и двинулись дальше напутствуемые его пожеланиями. Своему внуку он приказывал благополучно доставить нас до места назначения.
Зимняя дорога оказалась тяжелой, временами телега грузла по ступицу в грязь и слабая, маленькая лошаденка, напрягая последние силенки, едва ее тащила.
Наш новый возница на редкость приветливый, но мало словоохотливый, все свое внимание уделял только лошади; не садясь на подводу, он шел рядом, понукая и все время ее подбадривая. Решили и мы облегчить груз и, поочередно по парам, шагали за телегой, обмениваясь впечатлениями минувшего дня и рисуя перспективы возможных будущих испытаний.
Несмотря на все наши энергичные меры, примерно через десять или двенадцать километров, усталая лошаденка окончательно выбилась из сил и стала. Ни крики, ни
Под громкий лай огромной своры злобных хуторских собак, набросившихся на нас, после продолжительного стука, окриков и переговоров возницы, в избе зажегся огонь, открылась дверь, и нас впустили внутрь.
Хозяин, здоровенный мужик лет сорока, с лицом избитым оспой, был угрюм и неприветлив. Злобно косясь на нас, непрошеных гостей, нарушивших его покой, он вначале наотрез отказался везти нас ночью, и только энергичное вмешательство возницы и наши горячие доводы о необходимости нам скорее попасть на железную дорогу, немного его смягчили. В конце концов, он все же сдался, натянул тулуп и вышел запрягать.
Очевидно лай собак, шум телеги, громкие разговоры, — все вместе взятое, привело к тому, что для хуторян ночной приезд каких-то неизвестных, не остался тайной. Не прошло и несколько минут, как они один за другим постепенно наполняли комнату, располагаясь вдоль стены, здоровались с нами, а затем тупо и молчаливо уставившись на нас, рассматривали нас с жадным любопытством.
Сначала длилось тягостное молчание. Но вот наиболее храбрые из них, в потертых солдатских шинелях, нарушили молчание — начав задавать нам все те же старые, до боли знакомые вопросы. Внутренне волнуясь, но подавляя смущение, мы бойко отвечали, стараясь из допрашиваемых обратиться в допрашивающих, с целью выиграть время, лучше ориентироваться, узнать с кем мы имеем дело, чтобы неудачным ответом не восстановить против себя наших слушателей.
Я сильно нервничал: в голове зрела тревожная мысль, что заехав сюда мы поступили неосторожно; благоразумнее было бы идти пешком; мне казалось что хозяин избы и не думает запрягать, а вышел чтобы разбудить всех хуторян и что-то против нас затевает. В этой сельской местности с ее приспособленными жителями я чувствовал себя дураком, человеком, лишенным дарований и слишком образованным. Не видел конца этим разговорам, так томительно долго тянулись минуты. И только приход хозяина, заявившего, что подвода готова, рассеял, наконец, мою черную меланхолию.
Мы поехали. Ночь на редкость выдалась темная, дороги не было видно, и мы всецело полагались на знание местности нашим возницей. Вскоре повалил мокрый крупный снег. Сырость пронизывала до костей, мы сильно продрогли и чтобы согреться соскакивали с телеги, бежали по колено в грязи и разгорячавшись снова взбирались на подводу. Всю дорогу возница угрюмо молчал и отвечал нам неохотно. С большим трудом все же удалось вытянуть от него кое-какие сведения о местной жизни и последние новости.
Так например, мы узнали, что от села Дубовки до ближайшей железнодорожной станции Поповка, не менее 40 верст (примерно 42 км), что на пути расположено несколько выселков и деревня Зеленки, от которой до станции около 15 верст. По его словам, в селе Дубовка крестьяне расправились с помещиками, отобрали усадьбы, землю, растащили инвентарь, а с теми, кто этому действию противился, быстро покончили самосудом. Учитывая такое настроение крестьян села Дубовки, мы решили миновать это буйное разбойничье село, обойдя его по дуге. Поэтому, условились не доезжая 4–5 верст до Дубовки оставить подводу и дальше идти пешком.