Борьба с большевиками
Шрифт:
Мы имели право сказать, что у нас нет правых и левых и что мы осуществили «Священный союз» во имя любви к отечеству. Мы имели также право сказать, что не отклонились от программы «Донского гражданского совета».
В апреле, когда Добровольческой армией был взят Екатеринодар, я послал офицера к генералу Алексееву с донесением о том, что в Москве образовался «Союз защиты Родины и свободы», и с просьбою указаний. Генерал Алексеев ответил мне, что одобряет мою работу. Тогда же, в апреле, «Союз» впервые получил денежную поддержку. Она пришла от чехословаков, и была возможность приступить к организации на широких началах.
Мы формировали отдельные части всех родов оружия. В основу формирований был положен конспиративный принцип, с одной стороны, и принцип кадров — с другой. Нормальный кадр пехотного полка принимался нами в 86 человек (полковой
В Петрограде члены «Союза» работали во флоте, чтобы привести корабли в негодность, если немцы войдут в Петроград. В Киеве они организовывали партизанскую борьбу в тылу немцев. В Москве они подготовляли убийство Ленина и Троцкого и готовились к вооруженному выступлению. Разумеется, многие из нас жили по фальшивым, изготовленным нами самими, паспортам. Разумеется, встречаться приходилось на конспиративных квартирах. Разумеется, каждый неосторожный шаг мог повести к расстрелу. Вернулись времена Николая II. Но при Николае II революционеры должны были опасаться только полиции. При большевиках мы были окружены шпионами-добровольцами. У кого белые руки, тот не может скрыть, что он «буржуй». Каждый же «буржуй» подозрителен как таковой. Если прибавить к этому постоянные обыски, «уплотнение» квартиры, когда к вам поселяют «товарищей»-красноармейцев, полицейскую затруднительность передвижений, голод, хозяйничанье на улицах латышей и матросов и полное отсутствие каких бы то ни было гарантий неприкосновенности личности, то станет ясно, что те, кто записывался в «Союз», не на словах; а на деле доказывали свою любовь к родине и верность союзникам.
Когда «Союз» вырос настолько, что уже представлял собою значительную организованную силу, встал вопрос о подчинении его политическому центру. Военная сила не может иметь существенного значения без политического руководства. Коллективного же политического руководительства «Союзом» не было. Образовавшийся в Москве весной 1918 года «Левый центр» предложил мне поэтому вступить в него в качестве члена. Я посоветовался со штабом «Союза» и отказался. «Левый центр» был именно только левым. Он не осуществлял священного союза левых и правых для спасения отечества. Он состоял исключительно из социалистических — и левых кадетских элементов, и гегемония в нем принадлежала партии социалистов-революционеров. «Левый центр» впоследствии положил начало «Союзу возрождения России», подготовил уфимскую конференцию, и некоторые из членов его образовали недолго просуществовавшую Директорию, которую сменило правительство адмирала Колчака.
Отказавшись войти в «Левый центр», я принял предложение, исходившее от другой политической организации, образовавшейся в Москве той же весной. Я говорю о «Национальном центре». «Национальный центр» пытался, как и «Союз защиты Родины и свободы», объединить и левых и правых. Его программа совпадала с программой «Донского гражданского совета». Из него вырос впоследствии «Национальный союз». Этому «Национальному центру» и подчинились вооруженные силы «Союза защиты Родины и свободы», и по постановлению его было приступлено к вооруженному выступлению. Это вооруженное выступление произошло не в Москве, ибо немцы угрожали занятием ее в случае свержения большевиков. Оно произошло в Рыбинске, Ярославле и Муроме. В нем не участвовали ни чехословаки, ни сербы, ни другие союзники и друзья. Оно было сделано исключительно
Под покровом конспирации
Работать в тайном обществе всегда трудно. Работать, когда вас разыскивают, еще труднее. Работать, когда вы ставите себе задачей вооруженное выступление, значит каждый день рисковать своей жизнью.
Поэтому я не могу не вспомнить с чувством глубокого уважения о тех из моих друзей, которые были арестованы большевиками и расстреляны в Москве летом 1918 года.
В частности, я бы хотел, чтобы русские люди сохранили память о двух жертвах большевистского террора: о доблестном командире 1-го Латышского стрелкового полка, Георгиевском кавалере, полковнике Бреде, благодаря трудам которого по контрразведке мы и союзники были всегда осведомлены о том, что делается у большевиков и у немцев; и о не менее доблестном корнете Сумского гусарского полка, тоже Георгиевском кавалере, Виленкине. Виленкин был расстрелян только за то, что отказался указать адрес штаба «Союза защиты Родины и свободы».
Аресты начались в конце мая. До этого времени мы жили спокойно и «Союз» развивался, не тревожимый большевистской полицией. Впоследствии Троцкий, лично допрашивая одного из арестованных членов «Союза», капитана Пинку, высказывал удивление, что в Москве могло создаться тайное общество и что он в течение трех месяцев не был осведомлен об этом. Эта неосведомленность Троцкого доказывает несовершенство большевистской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, но она доказывает также, что среди членов «Союза» не было предателей и доносчиков.
Когда я говорю, что мы жили спокойно, это не надо понимать в буквальном смысле слова. Я помню, как однажды я и Флегонт Клепиков были окружены матросами, и как нам пришлось проходить мимо часовых, и как Флегонт Клепиков остановился и попросил у одного из них огня, чтобы закурить папиросу. Я помню, как в другой раз в дом, в котором мы жили, пришли большевики делать обыск и как я и Флегонт Клепиков спустились в нижний этаж, в чужую квартиру, и в этой чужой квартире, где нас приняли как друзей, ожидали прихода большевиков. Я помню также, как ночью на улице меня и Флегонта Клепикова остановили пятеро вооруженных красногвардейцев потребовали оружие, и как мы стреляли, и как двое большевиков упало. Но это были мелочи ежедневной жизни. Настоящая опасность началась с приездом в Москву германского посла графа Мирбаха. С его приездом начались и аресты.
Уже в середине мая полковник Бреде предупредил меня, что в германском посольстве сильно интересуются «Союзом», и в частности мною. Он сообщил мне. что, по сведениям графа Мирбаха, я в этот день вечером должен быть в Денежном переулке на заседании «Союза» и что поэтому Денежный переулок будет оцеплен. Сведения графа Мирбаха были ложны: в этот вечер у меня не было заседания, и в Денежном переулке я никогда не жил и даже никогда не бывал. На всякий случай я послал офицера проверить сообщение полковника Бреде.
Офицер, действительно, был остановлен заставой. Когда его; обыскивали большевики, он заметил, что они говорят между собой по-немецки. Тогда он по-немецки же обратился к ним. Старший из них, унтер-офицер, услышав немецкую речь, вытянулся во фронт и сказал: «Zu Befehl, Herr Leutnant» [2] .
Не оставалось сомнения в том, что немцы работают вместе с большевиками.
Штаб «Союза» помещался в Молочном переулке. Точнее говоря, это была конспиративная квартира штаба. Собирались мы на общие заседания в других местах, и, кроме того, каждый из нас имел для свидания свою особую, конспиративную квартиру. Но в Молочном переулке был истинный центр «Союза». Доктор Григорьев открыл под чужим именем медицинский кабинет, куда ходили настоящие больные, но который посещали и все, кто имел надобность в штабе. Постоянно в кабинете дежурил кто-либо из начальников отделов, там же постоянно бывал полковник Перхуров, туда же часто заходил и я. Спешные, не терпящие отлагательства дела решались в Молочном переулке, там уплачивалось жалование, оттуда исходили все приказания текущего дня. Арестовать медицинский кабинет в Молочном переулке значило почти парализовать, деятельность «Союза», 30 мая утром меня вызвали к телефону.
2
«Слушаюсь, господин лейтенант!» (нем.)