Борьба со смертью
Шрифт:
Это было больно Майноту. Всем тонкостям поведения у постели больного его научил известнейший балтиморский врач Тэйер, ученик самого Вильяма Ослера. Несомненно, врач может значительно облегчить состояние больного спокойным, веселым видом. Это личное влияние. Несчастье заключается в том, что никакое личное влияние неспособно сделать кровь гуще.
Майнот употребляя адские усилия на то, чтобы восстановить и поддержать кроветворную способность у своих пациентов. К сожалению, ему недоставало той покорности року, которая составляла обаяние врачей типа Ослера. Майнот пробовал все.
С Роджером Ли он занялся переливанием
– В течение двух-трех недель наблюдалось известное улучшение в 50% случаев, - говорил Майнот.
В конце концов они умерли все.
Неизбежность, с которой они умирали, была позором, личным оскорблением для Майнота. Он был необычайно чувствителен к этому - необычайно, потому что обычно врачи понемногу привыкают к смерти своих больных.
Даже тогда, когда обнаруживалось, что эти переливания не помогают восстановлению кроветворной способности, даже тогда Майнот продолжал вливать в своих больных здоровую кровь. Даже тогда...
– Больные в течение известного времени продолжают жить, если их повторно наполнять кровыо, - говорил Майнот.
– «В некоторых очень тяжелых случаях это является временным спасением» - писал он.
Почти непонятно, почему он так держался за такое бессмысленное средство. Он знал, что все они умрут.
Авторитеты всего мира знали, что такие больные не выживают. Майнот был слишком впечатлителен. Ему бы следовало поучиться у Ослера, у знаменитого Ослера, современного Гиппократа. Тогда бы Майнот перестал так нервничать по этому поводу.
– Мысль, что существует большое количество болезней, против которых мы сейчас бессильны и которые едва ли можем надеяться одолеть когда-нибудь, приводит некоторых нз нас, врачей, в такое отчаянье, словно мы ответственны за существование этих болезней, - так говорил Ослер в своей знаменитой речи, произнесенной в нюне 1909 г. в Торонто.
– Мы врачи, а не волшебники, - продолжал Ослер, - и хотя наши безнадежные больные имеют право на самый внимательный уход и мы должны делать всё возможное, чтобы облегчить их страдания...
Конечно, Майнот не верил в колдовство, не был суеверен, мыслил научно, но кроме того, он был впечатлителен.
– Но мы не должны дискредитировать искусство врачевания шарлатанскими обещаниями исцеления или затяжным лечением тех, кого старый Бертоноль называл «неизлечимыми хрониками».
Никто не знал лучше Майнота, какая неизлечимо-хроническая болезнь злокачественное малокровие. Он никого не обещал исцелить. Но он не мог перестать ужасаться при виде умирающих людей.
V
Майнот был профессором Гарвардского медицинского института, работал врачом в больнице, где специально изучался рак. Там же он наблюдал несколько больных, у которых тоже были не в порядке кроветворные органы, которые умирали от лейкемии - другой страшной болезни крови. Бывал он также в Питер-Бент-Бригхэмском госпитале и состоял консультантом по болезням крови в старом Массачузстском госпитале. В промежутках между этими занятиями вклинивалась его частная практика. Хотя в то время его главная исследовательская работа состояла в изучении рака, все же ему часто попадались и случаи злокачественного малокровия. Он все время старался разгадать загадку роста клеток. Почему некоторые клетки в организме перестают развиваться, почему
В 1921 году Майнот стал себя плохо чувствовать. Он был большого роста, худ как щепка, но в этом году вернулся из отпуска еще более исхудавшим... Как-то он с удивлением заметил, что начал покупать себе после завтрака бананы -раньше он этого не делал. Стал очень много есть, но нисколько не полнел. Он не переставал работать, - никогда не случалось ему бросать работу хотя бы на день, - но у него болела спина, ему все время хотелось пить, и чувствовал он себя скверно. Как-то раз он заперся у себя в лаборатории и начал себя исследовать. Вот он стоит у Бунзеновской горелки, кипятит в пробирке какую-то жидкость и наблюдает, как ее голубой цвет медного купороса превращается в зеленый, потом в желтый и, наконец, в грозный, зловещий, красный цвет.
– Обнаружилась такая резкая положительная реакция на сахар, какую редко можно наблюдать в моче, - рассказывал позже Майнот.
Ему было всего тридцать четыре года. В этом возрасте сахарная болезнь так же опасна, как саркома. Майнот был женат, и у него были маленькие дети. Он обратился к специалисту по диабету, и если бы вы не знали, что он борется за жизнь, вам показалась бы смешною педантичность, с которой Майнот следовал всем указаниям предписанной ему голодной диеты. Он взвешивал на маленьких весах каждый кусочек, который съедал, и принимал приглашения на обед только в те дома, куда мог взять с собою свои маленькие весы.
Непрерывно мучил его голод, и он знал, что утоление этого голода убьет его. Он уже превратился в тень. Ему становилось все хуже и хуже, несмотря на диету, и только неистовое желание жить отгоняло от него смерть. И так как эта голодная диета поддерживала в нем искру жизни, то он необычайно увлекся возможными чудесами излечения всех болезней различными специальными диетами.
VI
Но вот Бантинг нашел инсулин, и это спасло Майнота. Он выздоровел стремительно, волшебно, как все спасенные инсулином. Его все возраставшее увлечение диетой, диетой, диетой непреложно вело его к тому удивительному открытию, которое уже брезжило вдали и о котором он еще ничего не знал. Наступил 1922 год, а оживший Майнот еще понятия не имел о том, что его открытие в двух шагах от него. Но может быть прав Биль Кастль, спросивший:
– Если заранее знать, что откроешь, то какое же это, чорт возьми, открытие?
Еще в 1910 году Майнот начал расспрашивать не только больных злокачественным малокровием, но и всех пациентов, что они едят. Студенты, прикрывая рот ладонью, шептали: «Вот уже доктор Майнот открыл, что старая миссис Бланк никогда не ела шпината до десятилетнего возраста».
– И фыркали.
Майноту уже казалось, что он напал на след чего-то очень значительного, когда он установил, что больные злокачественным малокровием в большинстве были очень разборчивы в еде. Майнот задавал своим пациентам необычайные вопросы, на которые ни у одного другого врача, вероятно, не хватало ни времени, ни терпения. Он не оставлял их в покое и был очень недоволен, когда они говорили ему, что каждый день едят мясо. И он продолжал их выспрашивать, действительно ли они съедали это мясо, и какое, и сколько, и он замечал, что многие не притрагивались к мясу, хотя оно и стояло у них на столе, и отдавали странное предпочтение маслу и жирам.