Борьба за Рим

Дан Феликс

— Но княгиня умна, — заметил третий, который был в шлеме с мячом.

— Да, она переписывается по-гречески с императором Византии и говорит по- латыни с благочестивым Кассиодором. Сомневаюсь даже, думает ли она по-готски. Горе нам, если во время бури ей придется быть у руля!

— Но старик, я решительно нигде не вижу бури! — вскричал юноша, встряхнув кудрями. — И откуда может она появиться? Император Византии примирился с Теодорихом, епископ Рима назначен самим королем, князья франков — ему племянники, итальянцы живут под его защитой лучше, чем когда-либо.

Нигде, решительно нигде не вижу я опасности.

— Притом император Юстин теперь только слабый старик, — поддержал юношу человек с мечом. — Я знаю его.

— А знаешь ли ты Юстиниана, его племянника и прямого наследника, который и теперь уже является правой рукой дяди? Этот Юстиниан непроницаем как ночь, и лжив как море. Я знаю и боюсь его. Я сопровождал последнее посольство в Византию. Он пришел к нам на пир. Приняв меня за пьяного, — дурак, он и не воображает, сколько может выпить сын Гильдунга, — он начал расспрашивать меня обо всем, именно обо всем, что необходимо знать тому, кто хочет уничтожить нас. Ну, от меня-то он, конечно, не получил желаемых сведений. Но также верно, как то, что меня зовут Гильдебрандом, — этот человек хочет снова захватить себе Италию и изгнать из нее всех готов до последнего!

— Да, если бы только он смог! — проворчал брат белокурого юноши.

— Верно, друг Гильдебад, если бы смог. Но он может сделать многое: Византия сильна!

Тот пожал плечами.

— Многое, говорю тебе, — с гневом вскричал старик, — и знаешь сколько? Двенадцать лет боролся наш великий король с Византией и не смог победить. Но тебя тогда еще не было на свете, — спокойно прибавил он.

— Хорошо, — поддержал юноша своего брата, — это так. Но ведь тогда мы, готы, были одни в чужой стране. Теперь же мы имеем свое отечество — Италию и собратьев — итальянцев.

— Италия — наше отечество! — с горечью вскричал старик, — это только мечта. А вельхи — наши помощники против Византии! Ах ты, молодой глупец!

— Это собственные слова короля! — возразил юноша.

— Да, да, я хорошо знаю эти пустые мечты, которые могут совсем погубить нас. Чужие мы здесь, чужие теперь, как и сорок лет назад, когда спускались сюда с этих гор, и такими будем еще через тысячу лет. Здесь нас всегда будут считать варварами.

— Конечно, но зачем же мы остаемся варварами? Чья это вина, если не наша собственная? Почему мы не хотим учиться у них?

— Замолчи! — вскричал старик, дрожа от гнева. — Молчи, Тотила, не высказывай подобных мыслей. Они сделались проклятием моего дома.

И, с трудом успокоившись, старик продолжал:

— Вельхи — не братья, а смертельные враги наши. Горе нам, если мы поверим им! Ах, если бы король послушал моего совета и велел после своей победы изрубить мечом всех их, от грудного младенца до отжившего старика! Они вечно будут ненавидеть нас, — и они будут правы. Мы же глупы, что удивляемся им.

С минуту все молчали. Наконец юноша заговорил:

— И ты думаешь, что между нами и ими невозможны дружелюбные отношения?

— Нет, не может быть мира между сынами Гаута и южными народами. Человек вошел

в золотую пещеру дракона-змея и сильным ударом заставил его склонить голову. Дракон стал молить о пощаде, и человек, сжалившись над дрожащим животным, оставил его и стал осматривать сокровища пещеры. Что же сделает в таком случае ядовитое чудовище? Как только представится удобный случай, оно бросится из-за спины на пощадившего и ужалит его.

— Хорошо, пусть явятся эти греки, — вскричал великан Гильдебад, — пусть высунут свои языки эти ехидны. Мы живо расправимся с ними, вот как! — и, высоко подняв дубину, он с такой силой опустил ее на мраморный пол храма, что одна из плит разлетелась в куски, и все старое здание задрожало.

— Да, — подхватил Тотила, и глаза его засверкали, — пусть попробуют. А если неблагодарные римляне изменят нам в то время, когда явятся византийцы, то смотри, старик, — и он с гордой любовью взглянул на своего сильного брата, — смотри, у нас есть люди, могучие как дубы!

С дружеской улыбкой кивнул старый оруженосец головою. — Да, Гильдебад силен, хотя и не таков, как был Винитар и другие, которые были молоды вместе со мною. И сила очень важна против мужей севера. Но эти южные народы, — с досадой продолжал он, — сражаются из-за стен и башен. Они ведут войну, точно решают арифметическую задачу, и найдут такое решение, что целое войско героев окажется заперто где-нибудь в углу так, что не сможет и шевельнуться. Я знаю одного такого счетчика в Византии, его и мужчиной назвать нельзя, а он побеждает героев. Ты также должен знать его, Витихис, — обратился старик к человеку с мечом.

— Да, я знаю Нарзеса, — задумчиво и серьезно ответил тот. — Все, что ты сказал, сын Гильдунга, к сожалению, правда, чистая правда. Мне и самому это часто уже приходило в голову, но смутно, не ясно, скорее как догадка, а не как мысль. Теперь же я ясно понимаю все, и ты совершенно прав: король при смерти, княгиня — женщина, полугречанка, Юстиниан подстерегает нас, вельхи фальшивы как змеи, военачальники Византии показывают чудеса искусства. Всего этого невозможно отрицать. Но… — и тут он с облегчением вздохнул, — но мы, готы, не одиноки. Наш мудрый король создал себе большое число друзей и союзников. Король вандалов женат на его сестре, король вестготов — его внук, короли бургундов, герулов, франков и тюрингов также породнились с ним. Все народы уважают его, как отца, — сарматы, даже далекие эсты с берегов восточного моря преклоняются перед ним и шлют свои дары: медвежьи шкуры, янтарь. Разве все это…

— Глупости все это, — вскричал Гильдебранд, — льстивые слова, пестрые тряпки и ничего более! Много нам помогут эсты со своим янтарем против великих полководцев Византии, Велизария и Нарзеса? Горе нам, если мы не сможем победить одни! Все эти зятья, шурины и прочие льстят, пока дрожат, а как только перестанут бояться, станут сами грозить. Знаю я верность королей! Нет, мы имеем только врагов вокруг себя, врагов явных и тайных. Друзей же у нас нет.

Все молча обдумывали слова старика. А снаружи свирепствовала страшная буря.