Борден 2

Льюис Р. Дж

Что может быть лучше, чем Эмма? Еще одна маленькая Эмма. И именно от этой мысли ему стало трудно дышать. Он сделал большой глоток воды, борясь с неожиданными эмоциями, собиравшимися в его глазах. Гребаный ад, неужели он заплачет? Блядь, нет. Нет, нет, нет, Борден не плачет.

— Почему ты плачешь, — внезапно спросила Эмма, обратив на него внимание.

— Я не плачу, — пожав плечами, ответил он. — Глаза болят.

— У тебя болят глаза?

— Видимо, твоя бабушка добавила в эту пасту репчатый лук.

В эту чертову

пасту, которую она приготовила, зная, что он терпеть ее не может.

— В этой пасте нет лука, — сказала Дарлин. — Эмма, почему плачет твой муж? Неужели он собирается больше не быть преступником?

Эмма широко улыбнулась, глядя в его наполненные слезами глаза. Она точно знала, о чем он думал.

— Он собирается стать отцом, — прошептала она, пока они не отрывая глаз смотрели друг на друга, и их сердца бились как единое целое.

— А ты станешь матерью, — прошептал Борден в ответ.

Дарлин ахнула и задохнулась от плача.

— Ты беременна?

Эмма не ответила. Глядя на своего мужа, она четко и громко произнесла:

— Я люблю тебя.

— Я чертовски сильнее люблю тебя, куколка, — ответил он.

Эпилог

Эмма

— Посмотри на его глазки, — прошептал Борден, глядя на нашего малыша, засыпающего в кроватке. — Они меняют цвет. Становятся карими.

— Очень светло-карими, — заметила я, пока мы глупо таращились на нашего трехмесячного изверга.

Линкольн был сущим наказанием. Все убеждали нас, что он станет спокойнее, но я была не склонна с этим соглашаться. Кажется, Линкольн никогда не будет спокойным. Он был бесконечным круговоротом криков, слез и — совсем недавно — хихиканья. А еще он был бесконечно привязан к своему отцу.

И Борден был хорошим отцом.

Он смотрел на Линкольна, словно в нем весь его мир. И так оно и было. Они оба были очень привязаны друг к другу. Я была хороша только во время кормления, а затем начиналось шоу Линкольна и Бордена. У меня не было на это возражений, потому что я действительно была свободна.

На всем протяжении моей беременности Борден находился на грани сумасшествия. Его неуверенность в себе и волнение обострились до такой степени, что даже у меня не получалось помочь ему расслабиться. Но потом, в момент рождения Линкольна, когда я сделала последнее усилие и на мою грудь положили малыша, Борден прекратил сомневаться. Все просто… соединилось. Он взял на руки нашего сына, и его мир внезапно приобрел смысл. Больше он об этом не беспокоился.

— Как думаешь, у нас будет ночь только для нас двоих? — спросил Борден, переводя, наконец, свой влюбленный взгляд с Линка на меня.

— О, ну хоть раз ты взглянул на меня, — сухо заметила я. — А то я уже решила, что перестала

существовать.

Он широко улыбнулся, и я замерла.

— Нет, правда, куколка, как думаешь, он улегся?

— А что?

— Мои яйца уже посинели.

Я засмеялась, выходя из спальни Линка в коридор нашего совершенно нового дома. Борден последовал за мной, наполовину прикрывая дверь в комнату сына. Его шаги позади меня ускорились, и я поспешила в нашу с ним спальню. Я чуть не упала, споткнувшись о распакованную коробку, но он поймал меня за талию, притянув спиной к себе.

— Детка, — пробормотал он, целуя меня в шею, — мне нужно быть внутри тебя. Доктор дал тебе зеленый свет. Не думай, что я не знаю об этом.

— Ты все знаешь.

— Чертовски верно.

Борден скользнул рукой по моему телу, обхватил грудь, после чего пальцами пробрался под резинку моих пижамных штанов. Он нетерпеливо потерся об меня, и я застонала, прижимаясь к нему и ощущая знакомый трепет.

— Ты уже влажная, маленькая распутница, — заметил он.

— А ты твердый.

— Я твердый уже три месяца подряд.

— У тебя было бесчисленное количество минетов, засранец.

— Это тот вид стояка, который твой рот смягчить не может.

Я снова рассмеялась, когда он поднял меня и поспешил к кровати. Его движения были быстрыми и отчаянными. За считаные секунды раздев меня, он занялся собой. Я застонала от одного его вида — моего сексуального и очень плохого мужчины, выглядевшего до смешного идеально, в то время как сама я все еще находилась в послеродовом теле.

Он накрыл мои губы своим ртом, буквально обрушиваясь на меня. Наши языки сплелись. В мгновение ока во мне разлился жар желания.

— Презерватив, — сказала я, почувствовав головку его члена возле своего входа. — Я не делала противозачаточный укол.

Он разочарованно застонал и, поспешно открыв прикроватную тумбочку и вытащив совершенно новую упаковку презервативов, о существовании которой я даже не знала, открыл ее. Из нее вывалилось с десяток презервативов, и я с хихиканьем наблюдала, как он садится и пытается открыть один. Быстро раскатав его по члену, он снова опустился на меня, опираясь на локти с двух сторон от моей головы.

— Раздвинь эти ножки, детка, — сказал он, — я не могу больше ждать.

Я раздвинула ноги, и он толкнулся в меня, медленно погружаясь сантиметр за сантиметром. Почувствовав напряжение, я вцепилась в него руками.

— Расслабься, куколка, — сказал он, целуя меня. — Я держу тебя.

Он медленно раскачивался, заново знакомя меня с его размером. Почувствовав, что он целиком заполнил меня, я ахнула от наслаждения и закатила глаза. Его движения не были быстрыми и жесткими, он не спешил. Вдох за вдохом, поцелуй за поцелуем. Я встречала каждый его толчок, чтобы этот долго воздерживавшийся член мог почувствовать меня еще ближе.