Борджиа
Шрифт:
Стремясь к объективности в том, что касается источников, в самом повествовании авторы не могут сдержать своих эмоций. В век философов каждый пытается осудить преступления Борджиа и их презрение по отношению к нравственным принципам личности и общества в целом.
Проницательный Вольтер в своем Эссе о нравах(1756) подвергает сомнению тот факт, что Александр VI был отравлен, и даже то, что Борджиа вообще использовали яд. Однако, ничуть не смущаясь, он повторяет обвинение в инцесте по отношению к Лукреции и обвиняет Чезаре в преступлениях. Он признает, что некоторые поступки, считавшиеся естественными в то время, имели положительные последствия для Истории. «Александр VI оставил в Европе о себе память более одиозную, чем все нероны и Калигулы вместе взятые,
Фридрих II Прусский, действовавший, подобно князьям эпохи Возрождения, с такой же бессовестной ловкостью, еще до своего восшествия на престол в 1740 году написал трактат Анти-Макиавелли,где он отвергает советы, даваемые флорентийским секретарем на примере Чезаре Борджиа. Теоретик Общественного ДоговораЖан-Жак Руссо заклеймил эксплуатацию человека человеком, но при этом считал полезным перечисление заслуживающих порицания поступков Чезаре — народ будет знать, какие злоупотребления могут совершать сильные мира сего, и сможет себя защитить. История Борджиа призывает граждан к бдительности.
Следовало ожидать, что историки и публицисты революционной эпохи будут придерживаться такой же точки зрения. Но когда прошла буря, стало модно размышлять над произведением Макиавелли. В предисловии к большому изданию в Париже, выпущенном в год VI республики, издатель Жироде очень сдержан по отношению к писателю, «который дает уроки деспотам, как бороться с народами и совершенствоваться в искусстве их порабощения». Но, читая его трактат, убеждаешься, что автор — «пылкий и просвещенный патриот». В «Рассуждении о первом десятилетии правления Тита Ливия» флорентиец рассматривает разные формы правления. Он отрицает существование сговора между религией и властью в государствах Церкви: «Рим, бывший когда-то центром мощного и великого государства, подчинившего себе весь мир, оказался во власти выборных старых монархов, из которых ни один не был в состоянии создать крепкое государство… Пусть судят о могуществе властителя, бывшего одновременно наместником Бога, священником, королем, священным законодателем, пророком, наделявшего и жизнью и смертью, связывавшего целые народы и каждого в отдельности неразрывными узами, которые он один имел право и власть разрубить по своему желанию! Пусть все увидят у ног его государей и императоров! В папской тиаре, с ключами святого Петра, со святыми дарами, он простирал свою длань и распространял свою власть почти по всей земле, раздавая народам новые, неожиданно открытые миры, и поэтому он — еще более могущественный, чем те же самые римляне, в чьем городе он жил и которому судьбой было уготовано снова стать столицей Вселенной!»
Макиавелли, осмелившегося осудить власть и преступления «Римского тирана», заклеймило всемирное духовенство, подчинявшееся папству. Французская республика смогла отомстить за него. Уничтожив могущество пап, она защищала при этом еще и интересы Италии, действуя подобно Макиавелли — по словам Жироде, его единственным желанием было достижение блага для своей родины через освобождение от национальных деспотов и чужеземных завоевателей. Его пример вдохновил Французскую республику. Необходимость обеспечения внешней безопасности «заставила нас, — продолжает издатель, — сначала захватить Рейн от его истока до устья и сделать его границей, сделать своими союзниками Голландию и Швейцарию и лигу республик от Базеля до Неаполя».
В свете этих соображений французам пришлось, конечно же, пересмотреть свое мнение о Макиавелли, но еще и о герцоге де Валентинуа. Они разделяют сожаления флорентийца, что «преждевременной
Так родилось понятие об исторической относительности. В его свете яснее видишь намерения Макиавелли и понимаешь авантюризм Чезаре Борджиа. Традиционное представление об этом ужасном семействе значительно изменилось.
Французские Империя и Реставрация, однако, очень недоверчиво отнеслись к урокам свободы, содержащимся в истории Борджиа. Уже нет желания размышлять об их политических намерениях, вновь проявляется стремление сдержанно критиковать их нравы, чтобы не разразился скандал, потому что после революционных событий снова всплыли на поверхность Церковь и Папство. Святой Престол вернул не только свои земли, но и вновь обрел свой облик мелочной и реакционной монархии. И было бы очень легко осуждать его пороки, ссылаясь на Борджиа. Чем, собственно, и займутся поэты авангарда.
Возрождение снова в моде — и для Александра VI и его детей начинается новый период славы. Виктор Гюго, пригвоздив к позорному столбу легкомыслие двора Франциска I в Король забавляется,теперь делает Лукрецию Борджиа героиней драмы, поставленной в театре Порт-Сен-Мартен в Париже в феврале 1833 года.
Перечитаем предисловие к этой пьесе: «Что такое Лукреция Борджиа? Возьмите самое гнусное уродство, самое отталкивающее, самое законченное; поместите его туда, где оно более всего очевидно — в сердце женщины прекрасной и царственно величественной, что только подчеркнет преступление; а теперь добавьте к этому нравственному безобразию самое чистое чувство, какое только способна испытать женщина — чувство материнства; сделайте это чудовище матерью — и тогда сразу оно возбудит интерес и заставит плакать; создание, наводившее ужас, вызовет жалость, и эта уродливая душа покажется вам почти прекрасной…»
Вся пьеса Виктора Гюго направлена на то, чтобы создать образ «анти-Лукреции», но автор все-таки пытается оправдаться: «Автор нем перед критиком… Конечно, он смог бы ответить на многие замечания… Тем, кто будет его упрекать в преувеличении преступлений Лукреции Борджиа, он скажет: „Почитайте Томази, почитайте Гиччардини, почитайте, главное, Diarium.Тем, кто порицает его за то, что он принимает на веру некоторые народные полуфантастические предания о смерти мужей Лукреции, он ответит, что очень часто истина поэта черпается из народных сказаний“». Уловка неплоха — сумел-таки утереть нос педантам-историкам. Венчает все радость автора, давшего этой чудовищной Лукреции утробу матери. Таким образом, его чистая совесть может спокойно почивать на лаврах его творения!
В этой драме преступление принимает гигантский размах: «Я видел Лукрецию Борджиа только издали […], как ужасный призрак, закрывший собой всю Италию, как привидение», — восклицает Дженнаро, тайный сын Лукреции. Разумеется, главную роль играет яд Борджиа: «Яд опасный, — говорит Лукреция, — яд, от одной мысли о котором бледнеет любой итальянец, знающий историю двадцати последних лет… Ни один человек в мире не знает противоядия этому страшному составу, никто, кроме папы, герцога де Валентинуа и меня».
Яд и кинжал снова встречаются у Александра Дюма, который отводит Борджиа главное место в первом томе своей серии Тайные преступления,постоянно переиздаваемой с 1839 по 1893 годы. Известнейший Якоб Буркхардт, автор книги Культура Итальянского Возрождения,твердо верит в «безжалостный яд»: «Те, кого не поразил кинжал Борджиа, находили смерть от яда». Такого же мнения придерживается Жюль Мишле: «У отца и сына было в обычае отправлять на тот свет кардинала, если не хватало денег». ( Возрождение).Но как-то вдруг выяснилось, что пролито слишком много крови. Цепкие историки начали проверять документы, на которых основывалось обвинение. Начались терпеливые поиски во всех архивах и библиотеках, и возникла ненасытная потребность в издании текстов, во многом изменивших восприятие этой эпохи.