Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
— Сделаем сегодня же, — ответила она. — А я, Иван Евстафьевич, смотрела помещение под школу. Грязь там немного почистили. Ребятишки рвутся к учебе — удержу нет. Как бы поскорее нам мебель дали.
— Дадим, дочка… Ты с Василием обсуди. Он живо это спроворит. Как же, учить мелюзгу обязательно. Это — первое дело. По себе вижу… Негодный я человек оказываюсь без грамоты.
Валентина благодарно посмотрела в изношенное, доброе лицо своего начальника и улыбнулась.
— У вас, Иван Евстафьевич, ума много…
— Какой там… Память, как решето, все сквозь сыплется…
Это
Секретарь Залетов расчесал усы и, дважды кашлянув, заметил:
— Обожди, откроется школа — посадим тебя в первый класс, рядом с моим Афонькой… Потешно будет — кто кого перегонит…
— Во-во, — рассмеялся Качура.
— А что же… Вечерами можно и со взрослыми заниматься, — серьезно сказала Валентина.
— Куда там, — отмахнулся Качура. — Скоро на тот свет. Там, поди, принимают и неграмотных, в ад-то.
Василий и Рувимович вернулись из мастерских к концу занятий.
Валентина глянула и быстро опустила глаза. Но она заметила здоровый румянец на мужественном грубоватом лице Василия и блеск его жадных пронизывающих глаз.
Через минуту послышался из-за перегородки его громкий голос:
— Товарищ Сунцова!
Валентина вздрогнула, уронила карандаш и приглушенно ответила:
— Иду.
Василий не подставил ей стула, даже не указал на стоявшее рядом полуискалеченное кресло. Лицо его то улыбалось, то принимало строгое выражение. Валентина искала на нем хоть капельку стыдливости за вчерашнее. В гимназии ей случалось целоваться с мальчишками, после чего юные любовники краснели и бледнели больше девиц. «А этот или бесстыжий, или избалован и развращен», — подумала она. Рувимович ушел беседовать с Качурой. Оставшись вдвоем с Василием, Валентина ждала, что он переведет разговор на интимное, по крайней мере постарается объяснить вчерашний поступок. Но этого не произошло.
— Надо обязательно устроить спектакль для уполномоченных, — говорил он, почесывая в буйно разросшихся волосах. — Да завернуть так, чтобы самим было хорошо и родителям не плохо. Собери подходящих артистов, — он внезапно перешел на ты. — Ну, сама понимаешь больше… Если заломаются, стукни мне обязательно. Нам некогда дремать. Пьески у меня где-то есть… Вечером раскопаю. Если понадобится, сам возьму какую-нибудь роль. Еще как сыграем…
Валентина стояла, как приговоренная, едва понимая сказанное.
В голосе и в манерах Василия сегодня видела даже больше враждебного, чем в первый день их встречи на базаре. Деловой и грубоватый тон, это бесцеремонное почесывание в голове просто оскорбляли. И она проклинала свое безволие. Нужно было оттолкнуть его вчера… Нужно бы дать почувствовать, что она не Лоскутова, не из этого сорта женщин.
И хотелось крикнуть в это раскрасневшееся самодовольное лицо. Но глаза Василия расширились, опять сверкнули ожигающим блеском, он порывисто взял ее руку и сильно сжал.
— Пойдемте смотреть вашу школу, — повеселев, сказал он.
Залетов запирал шкаф. Он завил вверх усы и спрятал лукавую улыбочку.
— Товарищ Медведев, с Баяхты донесеньице, — крикнул он.
— Шахты топит, — не оглянулся
Медведев несколько раз останавливался, чтобы поговорить с встречными рабочими и служащими прииска, забывая, что Валентина ждет его.
«Нет, ему не понять тонкостей женского сердца», — говорила себе Валентина.
В то же время она не могла не оценить его предприимчивости, какого-то грубого, но верного чутья в работе, упорства.
Валентина много слышала об извращенной «свободной любви». Галина говорила, что большевики признают только половую, животную связь. Но разве можно было положиться на невестку и Евграфа? Во всяком случае, Яхонтов отрицал эту клевету, считал любовь союзом равного с равным, как нечто возвышенное над церковными, часто невольными браками.
Валентина не могла понять Медведева. Он для нее был слишком новым, необыкновенным. И, может быть, эта особенность волновала ее, насидевшуюся в тайге, вызывала противоречивые в ней суждения, привязывала и отталкивала. В этом переплете мыслей и чувств зрело что-то непонятное для самой себя, оно говорило: «А ну, попробуй для шалости увлечь его. Попробуй открыть ему глаза на Лоскутову, на низость ее поведения, на дешевку ее натуры. Попробуй довести этого диковатого парня до настоящих взглядов и затем посмейся над ним».
— Нет, не то, — вслух прошептала Валентина.
— Что ты сказала? — повернулся к ней Медведев, выходя из дверей пустого барака.
— Я оказала… Не помню что, — вспыхнула Валентина.
— Заскок в мозгу, — Василий рассмеялся ей в лицо и, сдвинув шапку на затылок, продолжал:
— Через недельку мы поправим здесь печи и припасем дров. Бумаги на тетради можно будет достать в конторе. Сама там не зевай. Урви у Залетова, понимаешь. А спектакль готовьте галопам. Эту фельдшерицу тяните за обе косы, она мясистая, выдюжит.
Валентина шагала, опустив голову, не слушала его.
Не заходя на крыльцо, Василий остановился и полушепотом сказал:
— А с братом порвите… К черту… Совсем… Он потонет, а тебе надо жить и хорошо работать.
К обеду Валентина не вышла, сославшись на головную боль. Василий обеспокоился больше всех и бесцеремонно заставил Лоскутову рыться в нераскупоренных медикаментах. Он сам приготовил компресс и не скоро ушел на производственное совещание драгеров.
В доме осталась только Настя. Нежно обласкав Валентину, она уговорила ее поесть и сокрушенно сказала:
— Ох, и не знаю, как вас помирить. То он дурит, то тебя ломает.
Валентина молча смотрела в окно на оттаивающие леса. Близилась половодная, стремительная северная весна. С последним ледовитым дыханием зимы уходил дремотный мучительный покой.
18
Собрание уполномоченных приисков было назначено через неделю после отъезда Яхонтова.
Вместо Боровского ревкома был создан районный исполком.
Уполномоченные съезжались еще за день-два до собрания и без дела болтались в конторе, клубе и по мастерским, мешая работать.