Боргильдова битва
Шрифт:
…И всё случилось по слову Отца Богов. Раз за разом атаковали гримтурсены, посылая в сражение лучших своих бойцов, и раз за разом откатывались, ибо равного Мьёлльниру или Гунгниру у них так и не нашлось. Рыжебородый Тор не знал поражений, но великаны не унимались.
Старый Хрофт больше не говорил с ними. Вплоть до недавних дней, когда на льду появились загадочные, странно изменённые руны.
А теперь он висит на захлёстнутой вокруг запястья петле, и молча смотрит на приближающуюся семёрку. Не их ли предсказали чародейства гримтурсенов, не о них
Очень просто. Слишком просто. Руны — боль — прозрение — угроза. Но мир вообще прост, приходит мысль. Есть мы, боги Асгарда, есть ваны, есть гномы, есть светлые эльфы, есть другие. И есть инеистые великаны, враги всем нам просто потому, что они враги. Они так решили. И нету здесь ничего сложного, как не кроется ничего потайного в пророчестве вёльвы — оно чётко, недвусмысленно и его никак по-другому, чем сказано в нём самом, не истолкуешь. Мир обречён, обречены и боги, но останутся их дети, выживут и те, кто не запятнан клятвопреступлениями — а он, Отец Богов, увы, тут чистотой похвастаться не может. Ибо да, он, именно он первым метнул копьё в ванов, когда счёл их угрозой Асгарду, ещё более страшной, чем даже гримтурсены или огненные великаны, подданные безжалостного Сурта, повелителя Муспелльхейма.
Что ж, за содеянное он ответит полной мерой. Однако захватить с собой чудовищного волка, способного в час полной силы своей пожирать саму плоть Хьёрварда — значит исполнить свой долг перед миром раз и навсегда. Передать сущее детям, что лучше, чище, честнее его самого.
Семеро идут, за их спинами всё ярче и ярче разгорается багровое зарево. Идёт война, идёт враг. Что ж, Асгард не склонял голову никогда и ни перед кем — не склонит и на этот раз, откуда б ни взялись эти гиганты. Если… если, конечно, это не создания боевой магии тех же гримтурсенов. А вот этого видение, увы, не открывает.
И мысль эта так обжигает Отца Богов, что ременная петля, удерживавшая его от падения, вспыхивает ярким пламенем, Старый Хрофт валится наземь, а рядом с ним — окровавленный Гунгнир.
(Комментарий Хедина: Старый Хрофт никогда не рассказывал ни о чём подобном. Предания говорили о «принесении самого себя себе в жертву» и «висении на священном ясене», но тогда, много-много веков назад, я полагал это всего лишь фигурами речи, обычными для скальдов преувеличениями. «Жертвоприношение», считал я, есть лишь красивое слово для транса и сверхчувственного восприятия — к этому прибегали мы все в бытность учениками. Мы не шагнули в ту бездну, куда Отец Дружин ринулся очертя голову и, судя по всему, колеблясь лишь самую малость. Вот этому я… пожалуй, даже завидую.)
***
Никто не дерзает взглянуть даже в лицо Старшему асу, не говоря уж о том, чтобы встретить пылающий взор его единственного глаза. Даже Фригг, даже она не осмелилась хотя бы утереть мужу кровь. Даже неукротимый Тор что-то виновато бормочет в рыжую бороду, опуская голову.
Хромая, Отец Богов идёт через Валгаллу; пирующие герои приветствуют
Крики эйнхериев смолкают. Один за другим, сотня за сотней встают они, в молчании поднимая рога с хмельным мёдом — но никто не рискнёт омочить губ.
Идёт их раненый бог, идёт собравший их в Валгалле, и грудь его испятнана кровью. Для них это значит лишь одно — Последняя Битва близка, как никогда.
Следом входят в великую залу и остальные асы. Фригг с Идун, Фрейя с Сиф, Бальдр с Тюром, Видар с Хеймдаллем — и прочие. С ужасом взирают они на окровавленную грудь Отца Богов, но никто не решается задать вопроса, даже сама супруга.
Но что такое? Чьи шаги вдруг раздаются в наступившей тишине? Отчего донеслось хлопанье птичьих крыл, кто тот ворон, что осмелился каркнуть, возвещая появление — кого?
Двенадцать фигур в высоких островерхих шлемах с крыльями по бокам, в посеребрённых кольчугах. Двенадцать чёрных, чернее ночи, вранов рядом с ними. В тугие длинные косы заплетены солнечно-светлые волосы. Сверкают ярче начищенного золота наконечники копий, они светятся словно бы сами по себе.
— Мы готовы, Отец. Приказывай.
Рёгилейв и Хильд, Хьёрфьетур и Хлекк, Гель и Гейр. Скульд и Скёгуль, Гунн и Мист, Сигрюн и Рандгрид.
Их двенадцать, только двенадцать, потому что тринадцатая, Сигдрива, избрала совсем иную участь.
— Веди нас, Отец! — восклицает самая юная, Рандгрид, Разбивающая Щиты. — Веди, не устоит никто! Ведь и в день Рагнаради мы тоже победим, хоть и падём!
Ответом ей служит дружный и ликующий рёв эйнхериев. Они согласны. Вечность ожидания — и потом последняя битва, битва с врагом, не имеющим себе равных.
Но Старый Хрофт молчит, голова его опустилась на грудь. Тревожно встопорщили перья оба ворона, да тоскливо и еле слышно поскуливают волки.
Одиннадцать валькирий с немым осуждением глядят на единокровную сестрицу. Но Рандгрид и не думает смущаться; потрясая копьём, воительница гордо вскидывает подбородок, ища взгляд отца.
— Асгард не уступал никому и никогда!..
Это не так. Когда-то давно, «в дни юности мира», асы проигрывали войну ванам. И уступили, признав неудачу, хотя и объединив оба племени Богов Хьёрварда. Объединив, а не восторжествовав.
Но для юной Рандгрид это всё равно — «не уступали никому и никогда». Ведь её собственный родитель, Отец Дружин, владыка Асгарда, так и остался верховным хозяином Большого Хьёрварда, а это значит — победа!
Седая борода Одина дрогнула, омрачённое чело поднялось, взгляд чуть потеплел, упав на младшую дочь. Застывшая в стороне Фригг досадливо-ревниво поджала губы.
— Ты смела и отважна, Рандгрид, но одной смелости и отваги тут недостанет, — разносится под сводами Валгаллы низкий и грозный глас Отца Богов.