Борис Ельцин - от рассвета до заката

Коржаков Александр Васильевич

– Саша, это должны сделать вы! Вы же его так любите.

В этот момент я почему-то вспомнил Шеннон, визит в Берлин, порванный из-за фашистов галстук...

– Таня, если я тебе скажу, что не люблю Бориса Николаевича, то это будет слишком мягко сказано.

Ее веки дрогнули, и в сузившихся глазах мелькнул недобрый огонек. Она прошептала: "До свидания" - и, пятясь назад; удалилась.

Уставившись в одну точку, я долго сидел в кресле. Меньше всего меня беспокоило, что дочка передаст недобрые, но откровенные слова папе. Я не боялся отставки, не пугал меня разрыв отношений с президентом. Впервые за последние три года я вдруг осознал, что никогда не любил Ельцина как человека. Сначала я просто вместе с ним работал. Он отличался

от других номенклатурных работников, и эта разница меня восхищала. Потом, в период опалы, я его жалел. Борис Николаевич как-то мгновенно оказался слабым, поруганным, иногда даже не хотел жить... Я умел выводить его из депрессии, вселял энергию, и чем чаще это происходило, тем сильнее я себя чувствовал. После августовского путча мне казалось, что России выпал счастливый лотерейный билет. Такие выигрыши бывают в истории раз в тысячу лет. Власть почти бескровно перешла в руки демократов, вся страна жаждала перемен. И Ельцин действительно мог использовать этот "золотой" шанс. У него было все, чтобы грамотно провести реформы, предотвратить коррупцию, улучшить жизнь миллионов россиян. Но Борис Николаевич поразительно быстро был сломлен всем тем, что сопутствует неограниченной власти: лестью, материальными благами, полной бесконтрольностью... И все обещанные народу перемены свелись, в сущности, к бесконечным перестановкам в высших эшелонах власти, причем после очередной порции отставок и новых назначений во власть попадали люди, все меньше и меньше склонные следовать государственным интересам. Они лоббировали интересы кого угодно: коммерческих структур, иностранных инвесторов, бандитов, личные, наконец. Да и Ельцин все чаще при принятии решений исходил из потребностей семейного клана, а не государства.

Возможно, я утрировал ситуацию, но одно воспоминание о личных приемах в Кремле, которые устраивала дочь президента для своего избранного круга - Чубайса, Березовского, Малашенко и менее важных приятелей, убеждало меня в правильности этих печальных выводов.

Тане, как члену штаба, выделили машину. Члены семьи президента относятся к охраняемым лицам, и персональный транспорт положен им по закону. Сначала это были скромные "Жигули". Потом младшая дочь пересела на "Шевроле", "Ауди". Сейчас г-жа Дьяченко разъезжает на "Мерседесе" с мигалкой. И только папа может ввести какие-то ограничения относительно респектабельности машины. Возможно, Борис Немцов сумеет пересадить этого "члена правительства" на отечественную "Волгу".

У Тани, видимо, с юности остался комплекс собственной нереализованности. Недаром Чубайс сразу после выборов заметил в узком кругу:

– Эта девочка полюбила власть. Давайте попробуем сделать из нее вице-президента.

...Второго ребенка Таня родила почти в тридцать пять лет. Маленькому Глебу наняли нянек, которые занимались с ним круглые сутки. А мама тем временем реализовывала себя в предвыборном штабе. Глеб - мой крестник, и я переживаю, что теперь лишен возможности навещать малыша. Однажды, находясь в служебной командировке в Цюрихе, я зашел в магазин детских вещей. Накупил Глебу целый ворох малюсеньких ботиночек, штанишек, курточек... Он из них, конечно, уже вырос.

Равнодушие Татьяны к своему второму сыну коробило меня. Никакая политика не оправдывает мать, которой некогда заниматься крохотным человечком. Увы, в таких случаях я старомоден - лучше бы уж Таня стала нормальным "членом семьи", а не "членом правительства".

Ныне госпожа Дьяченко обитает в Кремле на законных основаниях. Она советник папы по имиджу. Надеюсь, у Бориса Николаевича хотя бы с имиджем теперь проблем не будет.

Виктор Черномырдин тоже, правда негласно, собирал подписи, чтобы выставить свою кандидатуру на грядущих президентских выборах. И собрал почти полтора миллиона. Его доверенные лица старались работать с избирателями как можно незаметнее. Но, разумеется, моя служба о "тайной" акции премьера знала.

С середины февраля Черномырдин постоянно предлагал

мне встретиться и переговорить. Я же умышленно тянул время, дожидаясь того момента, когда будет поздно нести подписные листы в Центральную избирательную комиссию. Внутреннее чутье подсказывало: без этого разговора премьер не решится выставить свою кандидатуру на выборах.

Наконец все сроки прошли, и в списке кандидатов на президентский пост фамилии "Черномырдин" не оказалось. Что остановило одного из самых перспективных претендентов? Возможно, он понимал: если Ельцин победит, то никогда не простит измены. А в свою победу Виктор Степанович не очень-то верил.

16 апреля я вместе с Ельциным прилетел из Краснодара. Его, как обычно, встречало "политбюро" в полном составе во главе с Виктором Степановичем. Кратко обменявшись впечатлениями, шеф уехал в Барвиху, а я еще задержался во "Внуково-2", хотел сделать пару неотложных звонков прямо из аэропорта. Подошел Черномырдин и предложил вместе, на его машине немедленно поехать посидеть в Президентский клуб, Я понял, что разговора с премьером не избежать, но согласился ехать следом за Виктором Степановичем на своей машине. Все эти нюансы - с кем ехать, как до смешного важны: если бы я сел в машину премьера на глазах всех встречающих-провожающих, то они бы непременно подумали:

– Президент не успел отъехать, а Коржаков уже в машину Черномырдина перебрался.

Всю эту ерунду постоянно приходилось держать в голове.

В клубе мы расположились в уютном зальчике. Официант принес закуску, а из спиртного Виктор Степанович заказал виски. Я посмотрел на часы было семь вечера. Просидели до глубокой ночи и только без двадцати два разъехались по домам. О чем говорили?

О выборах, об окружении президента, об инциденте, связанном со снятием Попцова... Но только на пятом часу разговора я понял, почему Виктор Степанович так решительно настаивал на встрече. Он знал, что оперативные материалы о финансовых злоупотреблениях его ближайшего соратника - руководителя секретариата премьера - Геннадия Петелина - переданы Службой безопасности президента в прокуратуру. Борис Николаевич ознакомился с документами и велел мне действовать по закону.

Это означало, что я не обязан был информировать премьера о посланных в прокуратуру документах. Но генеральный прокурор Скуратов, видимо, сообщил Виктору Степановичу о полученной информации.

Ночной разговор с премьером я привожу почти дословно. Буквой "К" обозначен Коржаков, а буквой "Ч" - Виктор Степанович. Из нашей затянувшейся беседы я убрал только сугубо личные моменты, а также персональные оценки премьером действующих политиков и бизнесменов. Остальное воспроизведено так, как было сказано, порой даже со стилистическими шероховатостями, присущими разговорному языку.

К. ...В Краснодаре очень тепло принимали, плакатов было много, флагов... А в Буденновске еще лучше принимали.

Ч. Я обедал, включил телевизор, показывали больницу в Буденновске. Ну, больницу сделали неплохо.

К. А НТВ опять покажет дерьмо. Уже сомневаться не приходится, что это была крупнейшая ошибка - привлечь Малашенко.

Ч. А кто же его привлек?

К. Сатаров и Илюшин. Привели к шефу, сказали - замечательный человек. А идею подал Гусинский, когда у шефа был обед с банкирами. Он сказал: "Мы за вас, Борис Николаевич, я даже готов отдать своего Малашенко, который все вам сделает".

Ч. Вот так даже? Я не знал этого.

К. Я считаю, что шеф должен понимать - просто так банкиры деньги не дают. Если Гусинский проплачивает "Яблоко"... Явлинский недавно встречался с Куэйлом, бывшим американским вице-президентом, при Буше он был. Так Гриша категорично в беседе заявил, что уверен в победе.

Ч. Явлинский? Если он уверен, тогда ему и цена такая. А мне сказали, не знаю, правда, насколько эта информация достоверна, будто Лебедь, Явлинский и Федоров договорились пойти на контакт с президентом и пообещать ему снять свои кандидатуры на каких-то условиях.