Борис и Глеб
Шрифт:
Таковы доказательства материнства Анны, принадлежащие польскому историку. Они неравноценны. Предположение, что Анну могли прозывать «болгарыней» и что именно ее так называет летописец, неубедительно: когда «Повесть временных лет» точно пишет об Анне, она называет ее по имени и обозначает словом «царица».
Упоминание в церковной службе о «цесарском венце» Бориса никакого отношения к происхождению князя, по-видимому, не имеет. «Цесарями» («царями») и Бориса, и Глеба неоднократно именует также автор «Сказания об убиении Бориса и Глеба». Прославляя их, книжник восклицает: «Если же назову вас людьми, то ведь своими бесчисленными чудесами и помощью немощным превосходите вы разум человеческий. Провозглашу ли вас цесарями или князьями, но самых простых и смиренных людей превзошли вы своим смирением, это и привело вас в горние места и жилища. Воистину вы цесари цесарям и князья князьям, ибо вашей помощью и защитой князья наши всех противников побеждают и вашей помощью гордятся. Вы наше оружие, земли Русской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и дьявольские козни на земле попираем»{159}. Изображая идеальный облик Бориса — соответствующий его идеальной душе и его княжескому сану, автор жития пишет: «сиял по-царски» («светяся цесарьскы»){160}. А.В. Назаренко увидел во всех указаниях на «цесарство» Бориса не столько свидетельство родства братьев с византийскими императорами (материнство Анны он считает возможным, но маловероятным), сколько воспоминание о попытке провозглашения Бориса соправителем и преемником отца{161}. Однако та же самая «цесарская» лексика отнесена автором «Сказания…» и к Глебу и не имеет строгого, терминологического смысла: выражение «цесари цесарям» соседствует с «князья князьям». Всё это — не отголоски десигнации Бориса, равно как и не отзвуки происхождения братьев от царевны Анны. Это не более чем панегирическая метафорика — в Древней Руси этого и более позднего времени князья нередко именовались цесарями, царями, но это обозначение не было титулатурой, а возвеличивало правителей — прежде всего как благочестивых поборников христианской веры{162}. «Цесарский свет», как бы исходящий от тела Бориса, — знак его избранности, святости, подобия Царю Небесному — Христу. Но никак не указание на родство
Соображения о символической значимости имен Бориса и Глеба сами по себе весьма уязвимы, ибо могут быть легко «перевернуты»: в тезоименности княжича Бориса болгарским правителям несложно увидеть как раз доказательство болгарского происхождения его матери. Крестильное имя Глеба Давид тоже встречается в болгарском княжеском именослове. И сторонники версии о матери — «болгарыне» не преминули на это сходство указать [56] .
Что же касается намерения Владимира возвести Бориса на болгарский престол и предположения о провозглашении Глеба соправителем старшего брата, то это не более чем плоды исследовательского домысла. Так могло быть, но нет никаких данных, что так было. Остервеневший Святополк, похоже, стремился извести всех братьев, рубя направо и налево: помимо Бориса и Глеба он успел в 1015 году убить их сводного брата Святослава, князя Древлянского, подозревать которого как участника «операции преемник» невозможно.
56
Выбор и княжих, и крестильных имен в те времена был особенно значимым и глубоко осмысленным. Что касается имен крестильных, то отношение к ним было особенно ответственным: «В Православии существует обычай давать при крещении имена в честь христианских святых, которые, при этом, называются ангелами данного человека (день именин также называется день ангела). Это словоупотребление указывает, что святой и ангел-хранитель сближаются в служении своем человеку на столько, что обозначаются даже общим именованием (хотя и не отожествляются)». — Булгаков С.Н. Православие: Очерки учения православной церкви. М., 1991. (Репринтн. воспр. изд.: Paris, 1964.) С. 274—275. Правда, именно поэтому, казалось бы, резонно предположить, что выбор имен, хотя и диктовался символико-«политическими» соображениями, был очень ограничен, и Борис был назван Романом, потому что родился незадолго до дня памяти святого гимнографа, автора церковных песно пений Романа Сладкопевца (по крайней мере, так говорится у Нестора в «Чтении о Борисе и Глебе», есть и другие святые с этим именем), а Глеб — потому что появился на свет перед днем памяти царя Давида: ведь ребенка было принято крестить на восьмой день и давать имя одного из святых, в этот день вспоминаемого Церковью. (Память Романа Сладкопевца празднуется 1 октября старого стиля, память царя Давида — в первое воскресенье после Рождества Христова; см.: Лосева О.В. Русские меся цесловы XI—XIVвеков. С. 167, 233.) Но, судя поданным источников, но ворожденные княжичи не всегда получали имена в честь того святого, память которого праздновалась в ближайшие к дате их рождения дни (Карпов А.Ю. Великий князь Александр Невский. М., 2010. («Жизнь замечательных людей. Малая серия». Вып. 5.) С. 47, прим.), причем такие примеры отступления от обычая встречаются даже в более строгую в ритуальном благочестии московскую эпоху. Например, Иван III родился 22 января 1440 года, на память апостола Тимофея, крещен был с именем Иван, в память святителя Иоанна Златоуста, празднуемую на пятый день, 27 января (Борисов Н.С. Иван III. M., 2000. (Серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 776.) С. 14). Василий III родился в ночь с 25 на 26 марта 1479 года, крещен был 4 апреля в память епископа Василия Исповедника, празднуемую 12 апреля (Филюшкин A.M. Василий III. (Серия «Жизнь замечательных людей». Вып. 1470 (1270).) С. 11).
Мнение, что Борис и Глеб были крещены с именами князей болгарской династии, поддержал М.Д. Приселков, хотя он и считал братьев сыновьями Анны: «<…> Сын царя Петра — Роман, бежавший из Константинополя на родину, был здесь провозглашен царем. По времени это могло быть между 976—985 гг. и 996 г. или 997 г., годом смерти Романа. Значит, после 987 г. Роман уже был царем. <…> Ив восстании Македонской династии в 969 г., и в восстании 976 г., приведшем к созданию независимой от Византии Македонской державы, впоследствии развернувшейся в Болгарское царство, — руководящую роль играл, несомненно, старший из четырех сыновей македонского князя Николая — Давид. Отношение к его памяти Самуила (Давидова брата, царя возрожденной Болгарской державы. — А. Р.) было проникнуто чувством особого уважения, что ясно видно из надгробного камня, поставленного Самуилом на могиле отца, матери и брата Давида в 992—993 гг. Крещение Глеба было, по-видимому, после 996/997 г., — года смерти царя Романа, и Самуил, тогда уже царь болгар, предложил (Владимиру для новорожденного Глеба. — А. Р.) имя своего старшего брата, первого из семьи ставшего государем независимой державы. Нелишне указать, что есть темные известия о канонизации Давида <…>». — Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. С. 28.
Точка зрения М.Д. Приселкова, что крестильные имена Бориса и Глеба выбраны с ориентацией на Западно-Болгарский / Македонский династический именослов, получила признание у некоторых исследователей. См.: Молчанов А.А. Владимир Мономах и его имена (К изучению княжеского именника Рюриковичей X—XII веков) // Славяноведение. 2003. № 2. С. 82; Литвина А. Ф., Успенский Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. С. 477—478, 520—521. Авторы книги заметили: «Любопытно, что второе перенесение мощей (в 1115 году. — А. Р.) свв. Бориса и Глеба состоялось 2 мая, в день кончины болгарского царя Бориса-Михаила, который отмечался и отмечается до сих пор болгарской церковью. Возможно, это совпадение было неслучайным». — Там же. С. 478, со ссылкой на статью: Павлова Р. Культ святого великого князя Мстислава у южных славян (Материалы) // Рукописная книга Древней Руси и славянских стран: От кодикологии к текстологии / Отв. ред. А.А. Романова. СПб., 2004. С. 81. Интересно, что Борис и Глеб, о храмостроительной деятельности которых ничего не известно, изображены на древнерусских крестах-мощевиках — энколпионах с храмами в руках. Поверхность энколпионов плохо сохранилась, поэтому выдвигались и иные версии: В.И. Лесючевский интерпретировал предметы в руках Бориса и Глеба как энколпионы-складни (Лесючевский В.И. Вышгородский культ Бориса и Глеба в памятниках искусства // Советская археология. М.; Л., 1946. Т. 8. С. 230 и ел.), а М. X. Алешковский — как мученические венцы, венцы в форме храма (Алешковский М. X. Русские глебоборисовские энколпионы 1072—1150 годов //Древнерусское искусство: Художественная культура домонгольской Руси. М., 1972. С. 108—109). По мнению Ф. Шакка, эти изображения святых братьев восходят к изображениям болгарского князя Бориса-Михаила (Бориса I) и императоров Юстиниана и Константина с храмами в руках. — Sciacca F. The Kiev Cult of Boris and Gleb: the Bulgarian Connection // Proceedings of the Symposium on Slavic Cultures: Bulgarian Contributions to Slavic Cultures. Sofia, 1983. P. 62—70. Относительно канонизации Бориса-Михаила в Болгарии вопрос остается спорным, см.: Турилов А.А. Межславянские культурные связи эпохи Средневековья и источниковедение истории и культуры славян: Этюды и характеристики. М., 2012. С. 108-109.
Предположение М.Д. Приселкова держится во многом на выдвинутой им концепции, согласно которой Русская церковь при ее основании князем Владимиром была поставлена в каноническое подчинение Болгарской. Однако после того как эта концепция была признана несостоятельной, аргументы в пользу предположения о болгарских истоках и образцах крестильных имен Бориса и Глеба выглядят уже не столь убедительными. Ведь, например, имя Роман встречается у византийских императоров того столетия, на исходе которого родился старший из братьев, Борис (император Роман I Лакапин, царствовавший в 920—944 годах как соправитель Константина VII Багрянородного, и император Роман II, правивший в 959—963 годах, — тесть князя Владимира). Между прочим, сам Владимир при крещении принял имя Василий, означающее «царь», тезоименное имени брата Анны императора Василия II.
В культурном отношении, как показывают свидетельства письменности, Русь была преемственно связана не с Западно-Болгарским царством Комитопулов (Самуила и его родственников), а с Восточной Болгарией, полностью покоренной византийцами еще в последние десятилетия X века; см.: Турилов Л.А., Флоря Б.Н. Христианская литература у славян в середине X — середине XI в. и межславянские культурные связи // Христианство в странах Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы на пороге второго тысячелетия. С. 453—454. Имена Роман и Давид были распространены у болгарских правителей, см.: Литаврин Г.Г. Византия, Болгария, Древняя Русь. СПб., 2000. С. 302, прим. 1. Однако в 990—1000-х годах, когда, скорее всего, родились Борис и Глеб, тесть Владимира император Василий II вел в Болгарии войну «на уничтожение», и в этой ситуации ориентация русского князя на болгарский ономастикой могла быть демонстративным вызовом, означающим недружественное отношение к Империи. Но никаких свидетельств такой недружественности или напряженности между Русью и Византией в эти годы нет. Мало того — факты красноречиво говорят об обратном: «присланный Владимиром Василию II 6-тысячный корпус с 989—990 гг. принимал самое активное (если не решающее) участие в войне против государства Самуила (Западной Болгарии. — А. Р.)». Культурные контакты между еще не покоренной частью Болгарии и Русью в это время могли быть только неофициальными. См.: Там же. С. 310—311. В Малой Азии русские отряды воевали в составе императорской армии в 999,1000, 1003 годах и далее (Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси… С. 343). Их присутствие в Византии говорит о том, что Владимир и в это время сохранял дружественные отношения с императором, а это было бы затруднительно, если бы русский князь заключил брачный союз с враждебной для Византии Болгарией. Впрочем, эти войска могли состоять из наемников, уже не подчинявшихся князю Владимиру.
Дружественные и приязненные отношения с Василием II Владимир сохранял до самой смерти. Поэтому крайне маловероятно, чтобы Борис-Роман и Глеб-Давид, если они родились после женитьбы Владимира на Анне, могли получить христианские имена в честь болгарских правителей — не важно, была ли их матерью Анна или некая «болгарыня»-наложница. Покорить Болгарию венценосный брат Анны смог только после смерти русского князя и убийства его сыновей Святополком. Описание событий этой войны см., например: Успенский Ф.И. История Византийской империи. М., 1997. [Т. 2]. Период Македонской династии (867— 1057). С. 403-407,415-429.
Но, действительно, есть веские основания для предположения, что Владимир намеревался передать власть именно Борису; несомненно и то, что Владимир осмыслял собственную власть в категориях византийской религиозно-политической мысли. Анна была византийской царевной и христианской супругой князя, и ее муж должен был особенным образом относиться к детям от этого брака. Между прочим, если эта версия справедлива, то факт рождения братьев-страстотерпцев в христианском браке мог оказаться значимым при формировании почитания Бориса и Глеба. Ведь их
Большинство же исследователей не склонны считать Анну матерью святых, доверяя летописному указанию на неведомую «болгарыню». Так, например, полагал В.В. Мавродин, воспринявший приселковскую грекофобию, но не идею об Анне — матери Бориса и Глеба. По его словам, «тенденциозность греческого духовенства на Руси привела к тому, что русско-болгарские связи времен раннего христианства не нашли отражения в летописях и были забыты потомством. Недаром последней женой Владимира, пережившей своего мужа <…> была болгарка, сыновьями которой были Борис и Глеб» {163} . А.В. Назаренко, солидарный с гипотезой о десигнации Бориса отцом (об этом, по его мнению, свидетельствует практически одновременное выступление недовольных старших братьев Святополка и Ярослава против Владимира), решительно утверждает: нет «сколько-нибудь веских причин сомневаться в свидетельстве списка сыновей Владимира, что матерью Бориса была “болгарыня”»; летописец отчетливо различает Анну и «болгарыню» и потому не мог назвать «болгарыней» Анну [57] . Совершенно так же считает А.А. Шайкин [58] .
57
См.: Назаренко А.В. Древняя Русь и славяне (Историко-филологические исследования). М., 2009. (Древнейшие государства Восточной Европы. 2007 г.) С. 21, прим. 48. А.В. Назаренко полагает, что Борис, которого отец, судя по всему, провозгласил своим единовластным наследником, был сыном Владимира «по-видимому, от представительницы болгарского царского семейства» (Там же. С. 44—45, прим. 45).
58
Шайкин А.А. Повесть временных лет: История и поэтика. М., 2010. С. 418—419. Исследователь вопреки утверждению А. Поппэ доказывает, что древнерусский летописец не мог бы назвать «грекиню» царевну Анну «болгарыней».
Признавать, что княжичам нарекли имена в честь болгарских властителей, можно, только если принимать версию об их рождении еще в языческий период жизни их отца — когда Болгария была независимой, а союз с Византией еще не был заключен. Однако и в таком случае «болгарыня» едва ли могла принадлежать к правящей династии: брак царевны-христианки с князем-язычником на первый взгляд маловероятен. Впрочем, случалось и такое: брак христианки из правящего дома с язычником — правителем соседнего государства не был чем-то исключительным в славянском мире X века. Источники сообщают о том, что дочь чешского князя Болеслава I и сестра князя Болеслава II Дубравка (Добрава) вышла замуж за язычника польского князя Мешко I. Благодаря ее стараниям супруг вскоре крестился (в 966 году){164}.
Так, может, жена Владимира могла быть уроженкой не Дунайской, а Волжско-Камской Болгарии (Булгарии), выходцы из которой, поселившись на Балканах, и подарили имя новой стране? Н.И. Милютенко считает, что мать Бориса и Глеба «была взята из Волжской Болгарии после заключения мира в 985 г.» {165} Но и это предположение выглядит малодоказательным [59] . Официальной религией Булгарии в это время был ислам, и брак правоверной мусульманки с гяуром Владимиром также сомнителен.
59
«Никаких аргументов в пользу этой версии не приводится. Между тем, имея в виду последующую женитьбу Владимира на Анне и указание источников на сравнительно юный возраст Бориса и Глеба в момент гибели, трудно представить, что святые родились в результате брака, который был заключен около 985 г.». — Артамонов Ю.А. [Рецензия на книгу Н.И. Милютенко «Святые князья-мученики Борис и Глеб»] // Вестник церковной истории. 2008. № 3 (11); электронная версия:st.php?idar=27557. Впрочем, сам Ю.А. Артамонов, на мой взгляд, не более доказательно утверждает: «Заметим, что в свете “болгарского” происхождения матери Бориса и Глеба более убедительным выглядит мнение о ее принадлежности к правившей на Балканах болгарской царской династии».
Рассмотрим еще одну возможность согласования летописных известий. Если мать святых братьев и багрянородная Анна — разные женщины и если мы признаем достоверными известия об их возрасте, то это значит, что Борис и Глеб родились от сожительства, незаконного с церковной точки зрения союза князя с наложницей.
Владимир-язычник, по свидетельству «Повести временных лет», был ненасытным блудником. Он не ограничивал себя утехами с насельницами своего гарема, и число княжеских наложниц в Киеве и окрестных городах исчислялось сотнями: «а наложниц было у него 300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое. И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц»{166}.
В изложении летописца сластолюбие Владимира выглядит невероятным и явно гиперболизировано — книжник ориентируется не столько на реальность, сколько на ветхозаветный образец, он прямо соотносит русского князя с израильским царем Соломоном, известным своим женолюбием. Но всё же в этом свидетельстве, несомненно, отражена память о подлинном сексуальном поведении Владимира. Современник русского князя Титмар Мерзебургский утверждал, что Владимир не подавил в себе блудную страсть даже тогда, когда «по настоянию» супруги-гречанки «принял святую христианскую веру, которую добрыми делами не украсил, ибо был безудержным и жестоким распутником и чинил великие насилия над слабыми данайцами». Титмар добавляет, что Владимир носил на чреслах некий особенный пояс-набедренник для разжигания страсти {167} . Данайцами (Danai) немецкий хронист на античный манер именует греков-византийцев, но какие «насилия» он подразумевает, неясно. Это свидетельство считал истинным А.Е. Пресняков [60] , а в наше время М.Б. Свердлов склонен этому известию Титмара о нравах Владимира доверять, хотя и осторожно {168} . Однако Титмар может быть пристрастен: в своей хронике он с явной обидой пишет о том, что византийцы, выдавшие багрянородную принцессу замуж за русского князя (как можно понять, жестокого варвара), отказали в просьбе руки и сердца его государю императору Отгону III. [61] А может быть, Владимир и после женитьбы на Алне действительно оставил при себе по крайней мере одну из своих жен — Рогнеду {169} . [62]
60
«Что Анне несладко жилось в замужестве, видно из слов Титмара». — Пресняков А.Е. Княжое право в Древней Руси… С. 356.
61
Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 4. С. 73. Причем Титмар считает, что Отгон III сватался именно к Анне. Фактически это неверно: ко времени сватовства Анна уже шесть лет была замужем за Владимиром; германский император мог просить руки какой-то другой византийской царевны; см. комментарий А.В. Назаренко: Там же. С. 43, прим. 63. Пристрастной и несправедливой считает оценку Титмаром Владимира А. Поппэ; см.: Поппэ А. Владимир Святой. С. 43—47.
62
Предположение основано на рассказе Лаврентьевской летописи под 1128 годом о судьбе Рогнеды: Владимир после крещения удалил ее из княжеского терема, но не переставал навещать и проводить с ней ночи. Дочь Владимира Предслава, предупредившая брата Ярослава в 1015 году о кознях Святополка, была, по-видимому, его единоутробной сестрой: иначе трудно объяснить такую заботу именно об этом брате. Руки Предславы настойчиво добивался польский князь Болеслав Храбрый, сватавшийся к ней, видимо, в 1017 году а на следующий год захвативший ее и сделавший своей наложницей; см. известия хроник Титмара Мерзебургского и Галла Анонима и комментарии А.В. Назаренко: Назаренко А.В. Немецкие латиноязычные источники IX—XI веков. Тексты, перевод, комментарий. М., 1993. С. 196—197, коммент. 100; Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 4. С. 81—82 и прим. 118, с. 168. Если Рогнеда родила Предславу еще до женитьбы Владимира на Анне, Ярославова сестра в 1017—1018 годах была уже немолода, почти тридцати лет или старше. Естественно предположить, что Предслава была моложе и родилась уже после венчания Владимира и Анны.
Гиперсексуальность князя-язычника в глазах ближайшего окружения и подданных была не изъяном, тем более не грехом, а достоинством: мужская сила свидетельствовала о его потенции как властителя и обеспечивала благополучие и плодородие земли. Арабский путешественник Ахмад Ибн ал-Аб-бас Фадлан, посетивший в 921—922 годах берега Волги, записал такой красочный рассказ о царе русов: «Один из обычаев царя русов тот, что вместе с ним в его очень высоком замке постоянно находятся четыреста мужей из числа богатырей, его сподвижников, причем находящиеся у него надежные люди из их числа умирают при его смерти и бывают убиты из-за него. С каждым из них [имеется девушка], которая служит ему, и моет ему голову, и приготовляет ему то, что он ест и пьет, и другая девушка, [которой] он пользуется как наложницей в присутствии царя. Эти четыреста [мужей] сидят, а ночью спят у подножия его ложа. А ложе его огромно и инкрустировано драгоценными самоцветами. И с ним сидят на этом ложе сорок девушек для его постели. Иногда он пользуется как наложницей одной из них в присутствии своих сподвижников, о которых мы [выше] упомянули. И этот поступок они не считают постыдным. Он не спускается со своего ложа, так что если он захочет удовлетворить некую потребность, то удовлетворяет ее в таз, а если он захочет поехать верхом, то он подводит свою лошадь к ложу таким образом, что сядет на нее верхом с него, а если [он захочет] сойти [с лошади], то он подведет свою лошадь настолько [близко], чтобы сойти со своей лошади на него. И он не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться [с девушками], пить и предаваться развлечениям. У него есть заместитель, который командует войсками, нападает на врагов и замещает его у его подданных»{170}. Этот безымянный «царь» — не киевский князь, а его ритуальные леность и неподвижность непохожи на образ жизни Рюриковичей, проводивших жизнь в разъездах и походах. Однако языческие сексуальные нравы представлены арабским путешественником не только весьма красочно, но и достаточно точно.
Насколько переменился Владимир, крестившись? Историк М.Б. Свердлов, истолковывающий принятие им христианства как чисто прагматический поступок, в такую перемену не верит: «Владимир понимал всю важность введения христианства в качестве государственной религии для решения задач укрепления княжеской власти и Русского государства. <…> Владимир использовал возможности христианства <…> но не в ограничении свободы действий в личной жизни и политических обязательствах. <…> Владимир использовал христианство для достижения своих целей как политический деятель, идеолог и человек. Когда ему надо было добиться поставленных целей, он и в языческий, и в христианский периоды становился своевольным, жестоким и коварным, чуждым заповедям любви, милосердия и прощения. Его свойства как человека, с юного возраста до смерти, определялись суровым и решительным характером, традициями той эпохи, социальным и политическим статусом князя»{171}.