Бородин
Шрифт:
В Первой симфонии Бородина Лист увидел новую, живую струю, которая, как он верил, должна была обновить одряхлевшую музыку Запада.
«Здесь пишут много, — сказал Лист, — я тону в море музыки, которою меня заваливают, но боже! до чего все это плоско (flach)! Ни одной живой мысли! У вас же течет живая струя; рано или поздно (вернее, что поздно) она пробьет себе дорогу и у нас».
Листа поразила смелость и самобытность симфонии Бородина.
В скерцо и в финале есть оригинальные ходы широкими интервалами: от одного струнного инструмента
Листа они привели в восхищение. «Это так оригинально и так красиво», — говорил он.
Модуляции, то есть переходы от одной тональности к другой, тоже вызвали его восторг.
Указывая на некоторые из них своим ученикам, он сказал, что «ничего подобного нет ни у Бетховена, ни у Баха, ни у кого другого, что при всей новизне, при всем своеобразии это так гладко, естественно и правильно, что нельзя сделать ни малейшего упрека».
«Что касается формы, — говорил он, — то нигде нет ничего лишнего, ненужного и все красиво».
Только влиянием Листа Бородин объяснял то, что такая «чуждая немецкому уху» вещь, как Первая симфония, могла иметь успех на фестивалях в Баден-Бадене и Магдебурге.
Что же могло показаться чуждым и необычным западному слушателю?
Необычными были не только «клеванья» и смелые переходы от одной тональности к другой. Необычным был и весь музыкальный язык вещи. Это был не немецкий, не итальянский, а русский язык.
Еще в юношеских вещах Бородина чувствуется влияние русских народных песен.
Это влияние сказалось и на его Первой симфонии.
Но дело было не только в самобытности языка, формы. Форма у Бородина всегда строго отвечает содержанию.
В каждом полноценном музыкальном произведении есть какое-то содержание. Иногда сам композитор открывает его своим слушателям в названии вещи или в названиях ее отдельных частей. А бывает и так, что он только немногим друзьям рассказывает о тех образах и идеях, которые он стремился выразить в произведении.
Так поступил Бородин, когда рассказал Стасову о содержании Второй симфонии.
Первая симфония известна просто как симфония Es-dur.
Какое содержание скрывается за этим кратким обозначением?
Каждый слушатель по-своему воспринимает музыку. Но все, вероятно, сошлись бы на том, что первая часть бородинской симфонии эпически величава, что в скерцо поток звуков становится стремительным и радостным, что в середине скерцо звучит мелодия, напоминающая русскую народную песню, что медленная третья часть вызывает в нашем представлении Восток с его прихотливостью и созерцательностью и что симфония заканчивается бодрым, жизнерадостным финалом.
Но сказать это еще не значит понять программу симфонии.
В разговоре с А. П. Дианиным Бородин высказал однажды такую мысль: «Собственно, у всякого композитора существует только одна основная музыкальная тема, и все
Но если так, то нельзя рассматривать одно произведение композитора оторванно от других. И это особенно справедливо по отношению к Бородину. Ведь и каждая его вещь построена из тематически связанных частей, и у всего творчества в целом есть одна главная тема и одна главная мысль.
Эта мысль сразу делается явной, если поставить Первую симфонию в один ряд с другими произведениями Бородина.
Едва успев закончить свою симфонию, он пишет «Спящую княжну» и «Песню темного леса».
Тут не приходится гадать о программе: она раскрыта в стихах, написанных самим композитором.
Скованная мощь народа и ее освобождение, пробуждение, — вот что выражают слова и музыка этих романсов.
И та же мысль становится потом лейтмотивом «Князя Игоря»:
О дайте, дайте мне свободу!Мысль о грядущей свободе воодушевляла лучших из современников и соотечественников Бородина. Все они чувствовали тяжесть оков, все они верили в то, что «час ударит пробужденья».
Вот что пишет о симфониях Бородина академик Б. В. Асафьев: «Они — детище общественного подъема шестидесятых годов и вызванного ими обновления всех сторон русской жизни… Они воспевают те силы, могучие и здоровые, которые таились в народе, в массах и должны были проснуться».
Безбрежные просторы земли, хранящие в себе еще не тронутые богатства, и богатырская мощь народа, еще скованная, но рвущаяся к свободе, — вот что нашло свое выражение в Первой симфонии, вот о чем говорит раскачивание, разбег в ее начале и огненный стремительный порыв вперед в конце.
Симфония как бы хочет сказать: нелегко раскачать Россию, нелегко разбить ее оковы, но каким неудержимым станет ее движение вперед, когда оковы будут разбиты. И в этом и в других произведениях Бородина отразилась та воля к действию, к делу, к борьбе, которая охватила в те годы передовых русских людей.
Ощущение общественного подъема совпадало тут с подъемом, который Бородин переживал в личной жизни.
Ведь это было для него переломное время, когда он впервые понял, что композиторство — его призвание, и стал в ряды воителей за новую русскую музыку.
Личное и общественное трудно разделить, когда говоришь о таких людях, как Бородин. Он никогда не замыкался в свою скорлупу, он жил общей жизнью со всеми передовыми людьми своей эпохи, со всем своим народом. Вот отчего в его произведениях самая задушевная лирика сочетается с могучим эпосом, — выражая себя он выражает народ.
Симфония начинается медленным вступлением. Печально звучит основная тема, исполняемая фаготами, виолончелями и контрабасами.
Но в этой печали нет безнадежности. Как русская песня, музыка Бородина дышит не унынием, а богатырской силой.