Борозда. Часть 1.
Шрифт:
За послабления и халатность нас наказывают импульсами – всё время свободное, пока пятипалые спят, не работают, в голове, если провинился, сперва с регулярностью щелкает, типа предупреждение, а потом и вообще как будто бы кран срывает: в глазах темно, ничего не слышишь и больно внутри до неприятности. Как всю ночь вот так подергает, так уже знаешь, что Хозяева недовольны, и наутро гоняешь пятипалых как положено.
Мы заняты в основном на шахте, ну и, бывает, на выезде – когда стихийные бедствия или беспорядки, когда пятипалые могут пропасть или пораниться. Да, еще в запретках наша порода тоже работает. Но там столько техники, что в
Ну... всё на сегодня... Кому эти записи назначаются – вообще непонятно. Так, для истории. Мало ли что через сто лет с нами будет? Может, всё изменится и нас уже никого не будет, всех обратно отправят, на переплавку или еще зачем. Кого спросить? А так кто-нибудь мои каракули прочитает и удивится – вона, скажет, как у них тут всё было устроено!
Ладно, пойду заряжаться, время позднее. Мы без зарядки больше трех суток не можем. Потом всё – кранты. И голова еще долго дурная, если забудешь зарядиться и вырубишься. Да и наказывают за это, то есть если не уследишь.
5. Девочка Кама
Сегодня только проснулся – тут связь загудела: дескать, пожалуйте в управу, гражданин Степаныч, дельце до вас имеется. Ну, я «прием» нажал, типа да, услышал, мол, иду, – и стал одеваться. Исподнее у нас всё называют «найком», это еще с прежних времен. Кроссовки некоторые тоже зовут «найк», так что порой возникает путаница и веселые шутки. Верхняя одежда тоже вся одним словом – «вольфскин», почему – непонятно. Так управа и объявляет, когда вызывает народ массово на разъяснения или другие мероприятия: дескать, «форма одежды вольфскин» или «одеться по форме найк» – это значит что едем куда-то транспортом и одежду рабочую выдадут. Удобно, что тут говорить, да и путаницы никакой. А то раньше для каждой тряпочки свое название имелось, была большая путаница. Ее еще при родителе моем отменили, а кто сейчас с ненужными деталями лезет, ну, типа «где, мол, моя клетчатая рубашка?» или еще что-то, – тому сперва персональное разъяснение в управе, а на второй раз как всегда, ну то есть что обычно, в шахту...
Я вольфскин натянул... и что-то как почувствовал... сунул руку в щель, где у меня листочки мои хранятся – думаю, приберу-ка туда последний, что вчера вечером записывал. Ну вот... руку сунул – а там пусто.
Та-а-ак, думаю себе. Это уже становится интересно. Сперва конь мне свалился на голову, теперь, значит, по тайникам моим кто-то шарит... так они и уток моих маринованных обнаружат.
Ну, плюнул сердито, на крылечко вышел – конь морду свою тянет: веди, мол, меня на выгон, траву желаю щипать. «Щас тебе травы, дожидайся», – думаю. Пнул коня рукой по морде и двинулся в управу, уже чувствуя недоброе.
Пришел, вхожу. «Вызывали?» – спрашиваю во весь голос, как будто вызова по связи не слышал. Думал, старосту собью сразу с толку, чтоб не перехватил инициативу
Ан нет, в первой комнате пусто. Ну, думаю, сейчас важности на себя напустит староста-то, уселся, думаю, у себя в кабинете, чтобы построже выглядело. Знаем мы эти штуки.
Открываю дверь в кабинет – и чуть не обомлел. Сидит вместо старосты за столом наша девочка старая в старостином кресле – сидит важно так, да только ее из-за стола едва как бы видно. Что тут возьмешь? – ребенок.
– Присаживайтесь, – говорит мне девочка, – гражданин Степаныч. – И строго так на меня взглядывает.
Ну-ну, думаю, а ты не только про еду, оказывается, можешь – типа «спасибо, яблок не надо», ты и по-умному умеешь разговаривать...
– Благодарствуйте, – отвечаю. И усаживаюсь напротив. – Только позвольте мне сразу вопросик...
– Спрашивайте. – А сама ну такой важности напустила – откуда что берется!
– Как же мне вас, – спрашиваю, – следует, к примеру, называть? Какое такое будет у вас имя-прозвище?
– Кама... – отвечает девочка, не задумываясь.
– Кама, – говорю, – такая речка есть к востоку от наших окраин. В Волгу впадает вроде бы...
Блеснул географией – типа знай, мол, наших.
– А я и есть речка, – отвечает девочка, опять-таки не задумываясь. – Это меня временно сюда перевели.
Ну, думаю, да – тебя на мякине не объедешь, девочка Кама.
– А зачем же, – спрашиваю, – коня тогда этого мне подкинули, которого не было? Зачем мне это сельское хозяйство?
– Вот для этого мы вас сюда и пригласили... – И начитает тыкать пальцем по панели связи.
– Вот вы человек бывалый, с опытом, – продолжает она, а сама как бы занята связью.
Давай-давай, думаю, выпытывай – все равно про уток ничего не навыпытаешь...
И тут... как будто холодным потом меня прошибло: ба, думаю, да она ведь за речкой меня видела, какие уж тут утки! Чудо, что я до сих пор не в шахте, если девочки эти и вправду смотрящие, как наши бабы про них шепчутся. Тут не до уток...
– Вы в тайник свой с записями, гражданин Степаныч, давно заглядывали? – спрашивает тем временем девочка, а у меня уже пот холодный по спине струйкой.
– Не знаю... – делаю я лицо поглупее, ну вроде как я не понял вопроса.
– А в Книге Великой ведь как сказано...
– Как? – переспрашиваю я, а лицо делаю дурак дураком, даже кожу на скулах сводит.
– Там ведь не только что зеленика полезная, а черника с красникой нет, там и про уток, и еще много про что написано...
– Про что же?.. – спрашиваю я слабым голосом. – Я и в руках-то Книгу никогда не держал...
– А вот про что... – отвечает девочка – и даже привстала слегка из кресла. – «Не записывай мыслей своих, ибо писчее слово...». Ну?! Так или нет, гражданин Степаныч? Разве писчее слово для мыслей назначено? Разве это ваше предназначение – мысли записывать?
Очнулся я уже дома. Как сюда добрался – ни сном ни духом. Опять заморочила девочка Кама, околдовала.
Высунулся в окно – и конь тут же морду свою навстречу мне тычет.
Та-ак, думаю. Проверю-ка я первым делом уток моих запрятанных. Натянул найк, накинул что-то поверх для приличия и только было сунулся в погреб пробраться – вижу: стоит у меня на моем столике ящик простой металлический. С книжку большую размером, ну то есть плоский такой, – стоит и серебристым светом отсвечивает. И тут связь включилась.