Боруэлла
Шрифт:
«Я хочу быть морем… Это я решил давно, в тот период, когда я много размышлял, сомневался, придумывал. Тогда мне это показалось удачной шуткой, я даже рассказал её паре-тройке знакомых. Как анекдот.
— Из тебя бы получилось хорошее море, — сказал серьёзно один из них.
С тех пор я стал мечтать. Выбирал время, когда вокруг никого не было, стараясь не прислушиваться к ветру и другим болтунам. Пусть себе разговаривают. Что мне до них?
Мне непременно хотелось быть таким!
Оставить мудрость и доброту всех морей мира вперемешку с собственной непосредственностью и безалаберностью. И светиться…
Во время шторма брызги разбивающихся волн будут превращаться в искорки и улетать вверх, никогда не возвращаясь. Но я всё равно буду их чувствовать — там, в вышине. И они меня. Им будет весело и радостно.
А я буду разукрашивать ночи в яркое. И если кому-то станет ужасно грустно, он будет ходить по вечерам ко мне в гости. Купаться, разговаривать. Ему будет казаться, что море ему отвечает. Он не узнает никогда, что это на самом деле так…
Я мечтал стать морем мудрым и добрым, но в месте с тем не хотел быть старым! Пусть я буду молодым морем. Даже маленьким. Ведь иногда мне захочется играться, резвиться и бегать ногами-волнами, поднимая переливчатый шум. Взрослым так поступать нельзя. Вернее, нежелательно.
Я задумывался — интересно, море действительно может быть ребёнком? Или это всегда море, и всё? Когда я смогу превратиться, то обязательно узнаю.
«Хочу быть серебристым морем» — это мой заговор от грусти. Тайное заклинание от всяческих бед.
…Я хотел быть морем — серебристым и светящимся, как ночные звёзды. Сегодня я с ним встретился. Морем оказался первоклассник Вадик…»
Продиктовав последнее предложение, я почувствовал себя немного странно. Мне было и плохо, и хорошо. Казалось, что я сделал нечто важное. По крайней мере, для себя…
Боря смотрел на меня, будто ждал ещё чего-то.
— Всё! — сказал я ему. — Расчёт окончен. Можешь сдавать.
Боря молчал и продолжал смотреть на меня так же.
— Ну чего? — смутился я. — Что… плохо так, да?
— Элька! Ты поэт…
В голосе Бори звучало уважение, гордость за меня и даже зависть немножко. Я расцвёл, но виду не подал:
— Это же не стихи.
— Не стихи, — согласился Боря. — Ну и что? Необязательно писать стихи, чтобы быть поэтом. Здорово у тебя получается. Только вот…
— Что? — встревожился я.
— Да ничего, просто хвалить-то меня потом будут. А это нечестно. Это — твоё.
— Ерунда, мне не жалко, — сказал я Боре, и почувствовал, что жалко до ужаса! — Ты только потом расскажи, как хвалили. Можешь хвалебную речь даже на листочке записать.
— Я лучше расскажу, — улыбнулся Боря.
15. Семейный
К вечеру моё настроение немного улучшилось. Хоть мне снова пришлось надеть платье — ведь взрослым нельзя было рассказывать про превращения. Борина мама решила приготовить в честь гостьи (то есть меня, конечно же) пирог! Борин папа в честь гостьи принёс бутылку пива. Я радостно протянул к ней руки, но дядя Миша засмеялся и сказал, что если и угостит меня этой бутылкой пива, то только с пятнадцатилетней выдержкой. При этом он пожалел, что так долго пиво не живёт, особенно эта бутылка. Я повздыхал вместе с ним. Поговорив, мы пришли к выводу, что с этим надо что-то делать, но что именно — не придумали. Одним словом, в лице дяди Миши я нашёл интересного собеседника.
С тётей Надей оказалось сложнее. Когда мы остались с нею наедине на кухне (Боря делал уроки, дядя Миша читал), она стала подробно расспрашивать меня о школе. Больше всего её интересовало, как ведёт себя на уроках Боря. Из меня пытались сделать шпиона!
— Боря на уроках не ведёт, — отвечал я. — Ведут учителя. Боря на уроках сидит.
— И молчит? — интересовалась мама.
Поскольку я толком не знал, что хочет тётя Надя услышать, то решил с ней соглашаться:
— Молчит.
— А когда вызывают?
— Тоже молчит, конечно! — заверил её я и по удивлённому взгляду понял, что сказал что-то не то. Поэтому решил срочно исправиться. — Ответит и молчит, ответит и молчит, ответит и молчит…
Тётя Надя непонятно хмыкнула. Я решил переменить тему:
— Школа — это не место для детей, правда, тётя Надя?
— Почему ты так думаешь? — встревожилась она. — Это тебе Боря сказал?
— Не-е-ет, — успокоил её я. — Это и так понятно!
Тётя Надя решила всё списать на мой возраст:
— Конечно, тебе в школу ещё рано. Но через годик-другой… ты подрастёшь… поумнеешь… повзрослеешь… и тогда… Кстати! А как к тебе отнеслись учителя?
— Хорошо отнеслись. Особенно одной учительнице рисования понравились мои работы, — уклончиво сказал я. — Она сказала, что я малолетний талант, что меня нужно развивать и побольше воспитывать.
В ходе разговора я расслабился и проболтался, что познакомился с мальчиком-первоклассником.
— О! — обрадовалась она и почему-то подмигнула. В ответ я скорчил ужасную рожу — до этого успел потренироваться перед зеркалом.
Через некоторое время был семейный ужин. Наученный горьким опытом, я старался есть немного. Это давалось мне с трудом. Я вовсю болтал ногами, раз за разом попадая ими в сидящего рядом Борю, тот отвечал тем же. На пятой минуте и двадцать первой секунде ужина он был прерван долгим, настойчивым звонком в дверь.
Вся семья дружно ринулась к двери, а я решил остаться на кухне — сторожить пищу, но всё же заинтересованно выглядывал в коридор. То, что вошло сквозь открытую дверь, заставило меня сделать пару шагов назад. Я закрыл глаза и часто дышал. Как просто быть туманом, но как нелегко быть человеком! Это нечестно — у людей намного меньше возможностей, и опасности просто пчелиным роем вокруг жужжат!