Боря, выйди с моря

Тс— с… У Изи появилась женщина. Не имея привычки лазить по мужниным карманам, Шелла сдала в химчистку на Буденного Изин костюм, а когда на третий день пришла его забирать, вместе с костюмом приемщица гордо возвратила обнаруженные во внутреннем кармане пиджака восемьдесят рублей и конверт с аккуратно выведенным красивым женским почерком адресом: Одесса-14, до востребования, Парикмахеру.

— Это мне? — принимая находку, дрожащими губами произнесла Шелла, выдавливая сквозь зубы благодарную улыбку. — Спасибо. Только зачем?

Последние слова она вообще произнесла невпопад, чисто механически воспроизводя нужные движения и слона. Поправила

прическу, зачем-то отошла к в метре стоящей скамейке, сбитой двумя поперечными досками, из трех стульев и обессиленно присела, сжимая злосчастные восемьдесят рублей и конверт.

— Щас, щас, — растерянно отвечала Шелла, дрожащими руками вскрывая конверт. — Спасибо. Минуточку. Я щас.

Так и есть… Женщина.

Прежде чем приступить к оглашению письма (особо нетерпеливые могут пропустить несколько глав, а затем вернуться) и составлению для суда протокола изъятия вещественных доказательств, следует перевести стрелку часов на некоторое время назад, а именно в год одна тысяча девятьсот семьдесят первый, когда Изя начал делать деньги. Согласитесь, во все времена занятие это, хоть и приятное, но не из самых легких, а если вспомнить, какой на календаре год, Великую Эпоху и рекомендации достопочтенного Остапа Ибрагимовича чтить уголовный кодекс, то сразу все становится на свои места.

Особо непонятливым можно напомнить притчу о воробье, который сперва замерз, затем был обогрет проходящей лошадью, радостно зачирикал, отряхивая крылья, пока не стал жертвой кошки, назидательно промяукавшей для всех следующих поколений мораль: сидишь в дерьме, так не чирикай.

Изя кодекс не только чтил, по и временами почитывал, особенно любуясь немеркнущим с тридцатых годов бестселлером — статьей о видах незаконного промысла. Шитье лифов, ремонт обуви, починка часов, изготовление табуреток для пресечения ростков капитализма властями разрешалось только при наличии лицензии, получение которой из-за отсутствия инвалидности (данные паспорта и контузия при Будапеште в учет не принимаются) для Изи, впрочем, как и для любых иных искателей приключений, было сопоставимо со счастьем быть бесплатно захороненным у Кремлевской степы.

Однако об Изиных похоронах, если будет суждено, поговорим позднее, а сейчас, как и было обещано, переводим стрелку часов назад.

— Колорадский жук! Па веревке прыгает, ножками дрыгает! — бодро рекламировал возле Ланжероновской арки «прыгающие» мячики безногий инвалид.

Изя, следуя с семьёй на пляж, искоса посмотрел па начинающую полнеть жену, пытаясь представить ее на месте инвалида, затем на бодро шагающую впереди тещу ("У нее торговля пошла бы лучше'', — подумалось ему) и не без доли сожаления неожиданно для себя произнес:

— У твоей мамы такие прелестные формы, что будь она на двадцать лет моложе — вполне могла бы за счет своего бюста содержать всю пашу семью.

— Меня ты уже в расчет не принимаешь, — расправив плечи, шутливо обиделась Шелла.

— Как это не принимаю! — возмутился Изя. — А кто ежемесячно отдаст тебе по сто тридцать рэ? Если поделить на тридцать дней, то получается почти по четыре за ночь. И с учетом простоев и выходных ты зарабатываешь, почти как валютная проститутка.

— Нахал! — в свою очередь возмутилась Шелла и, смеясь, слегка стукнула его кулачком по синие. — Ты меня так дешево ценишь? Сегодня ты будешь иметь большую экономию, — м для пущей убедительности насупила брови. — Так, с сегодняшнего дня почуешь у своей мамы. Она мне еще будет доплачивать, чтобы

я забрала такое добро назад, — распаляясь, продолжала Шелла.

А Изя поддакивал:

— Все, ухожу к маме. Два раза в неделю. Значит, восемь раз в месяц. Сто тридцать на восемь — это сколько? — вслух подсчитывал он. — Пятнадцать, нет, шестнадцать рэ за ночь… Да за такие бабки я же могу еще номер спять в Красной.

Супруги полусерьезно-полушутя еще раз обсосали тему проституции, промысла, истребленного в битвах первых пятилеток как наследия мрачного прошлого и ввиду отсутствия оной в эпоху развитого социализма в перечень незаконных не вошедшего, а посему и ненаказуемого.

— Ну что же можно придумать? — продолжал, уже лежа на подстилке, рассуждать Изя. — Малярничать, строить коровники — это не с моими руками…

— Руки у тебя действительно растут из задницы, — донесся из-под газеты до боли родной голос Славы Львовны.

— Хоть здесь можно оставить свои двадцать копеек у себя? — недовольно огрызнулся Изя. — Вы, кажется, загораете, — сделал он ударение на слове «кажется». Так загорайте себе дальше.

— А может, ты смог бы, как Аркаша, торговать джинсами? — стряхивая со спины песок, перебила его Шелла. — Я бы переговорила…

— Чтобы меня посадили?! — взорвался Изя и осекся, застыв взглядом на полнокровной матроне, в шаге от него снимающей лиф.

— Фима. пойди хорошенько прополосни и выкрути, — давала она очередное задание мужу-дистрофику.

— Мамочка, дай я тебе помогу застегнуть лифчик, — порывался дистрофик помочь ей.

— Я тебе что сказала делать! — строго прорычала новоявленная мадам Помпадур.

Скорчив гримасу, дабы привлечь внимание жены, Изя восторженно указал ей на стриптиз по-одесски, для убедительности пробормотав: ''Как тебе это правится? Рубенсу здесь делать нечего", — что, по-видимому, означало: Рубенса здесь и не хватает, и, наблюдая за дистрофиком, безропотно ушедшим к морю полоскать лиф, продолжил прерванный разговор.

— Нет, толчок не для меня. Я сгорю от стыда, прежде чем вытащу что-либо из сумки, — и, протянув руку жене, потащил ее в воду.

За исключением двух летних месяцев, когда в Одессе нечем дышать, все остальное время в границах от Пироговской до Старопортофранковской воздух над городом насыщен парами аурума. Феномен этого атмосферного явления, равно как и озоновой дыры над Индийским океаном, до сих пор остается научной загадкой, хотя и бытует мнение, что наличие золота в атмосфере — следствие носовых выбросов полумиллиона вундеркиндов, выбравших для своего созревания этот странный город.

Не стоит особого труда опровергнуть сказанное, ибо, попав на другую почву, одесские самородки тускнеют и во втором поколении ничем выдающимся не выделяются. Нет, дело в ином. И если секрет воздуха был бы разгадан, то ничего не стоило бы воссоздать его в лабораториях Москвы и Петербурга; аи пет, кисло в борщ (дословный перевод: на-ка. выкуси!), здесь, и только здесь, и очерченных от моря границах, если правильно дышать, суждено стать писателем, артистом пли на худой конец — миллионером.

Ося Тенинбаум, простите — Теннн, а черт, проклятый склероз. Ося Баумов дышать умел. И когда все ходили осатаневшие, он благодаря особому даже для одесситов строению носоглотки мгновенно чувствовал, с какой стороны дует гешефтный ветер, и безошибочно шел па запах свежо хрустящих денег.