Босиком в голове
Шрифт:
— Можете не продолжать — я понял ход ваших мыслей. Выходит, вы считаете, что пришло время платить?
— Разумеется! Карманы наши пусты, и потому мы снова в пункте икс, мы вновь у врат и град открыт пред нами. Друг мой, как это замечательно, мы в самом начале пути с той поры, как мы оставили блаженные пещеры нашего неведения и обратили свои взоры к звездам, сменилось сотни две поколений, и вот теперь все возвращается на круги своя, и нам пора оснастить свои копья кремневыми наконечниками, что на деле совсем не просто, ибо…
— Все ясно. Мы ходим кругом.
— И это замечательно, поскольку у нас возникает реальная возможность
Тишина. Новые твари то и дело срываются с новых дерев, что взросли на каменных берегах нашей юности.
— Благодарю вас, Учитель. Если я правильно вас понял, в обозримом будущем вы не собираетесь заниматься воскрешением — верно?
— О, гиацинты бедер Анджелин! Объяли воды скорбные по грудь души где был бальзам отростки балзы но я непримиримус ибо помню дщерей Евы нежные касания они кровавиком своим меня гелиотропны и это вектор наших жизней ее атиллова пята.
— Вы полагаете? Если это так, значит, вы не исключаете возможности возмещения уже в тишайшем буду чем?
Спрятав визитку, принялся рыться в своей картотеке.
— Да я бежал от этих фумарол послушай даже здесь колышется земля послушай кругом вулканы где может сесть ильюшин суша ильюшина он от других не от себя сбежал не от того что реально в действительности.
Порывистый ветер его словес. Словесть.
— Теперь-то мне понятно все! Теперь я понимаю куда вы тонете. Все так будто вы топонимы, а не андроиды. Нет? Послушайте, а если вам принесут мертвого ребенка, вы его оживить сможете?
Чартерис уходит в кашель взгляд исподлобья мир наш умер затем чтобы мы могли обрести его вновь обманчивый наш лживый мир.
Ложь вынести он может, уродство — нет.
— Вспомните о древней христианской морали. Я хотел бы привить нынешнему человечеству телотерпимость и многослойность. Вы когда-нибудь задумывались о странностях нынешних фагоцитов?
— Кромешно. А вы не забираетесь заживить кого-нибудь зуммером?
— Ангина-крошка и та вторая своекорыстны и сладки при этом.
Он кашлянул. Мир сделав круг назад вернулся повсюду полыхали скаты. Черный едкий дым, порушенные стены и в бледном свете солнца на обоях глициния его тени. С одной стороны группа учеников в ярких шляпах с рубиновыми роскошными бородами. Пытаются петь хором. Неподалеку молодой парень рядом с ним старый драндулет с горящей обивкой, он поднимает над головой канистру с бензином и плещет его вовнутрь, огненная арка, горящие одежды, катается по земле, визжит. Люди удивленно поднимают глаза на огненные узоры, качают головами. С огнем шутки плохи. Мир статики переходит от формы к форме. Сегодня все отдыхают от давешней мотогибели, но дунет ветер — и они повлекутся за вожаком своим сбившись в тесную стаю — Учитель и преданные его ученики. Весь мир лежал перед ними, и потому они не боялись черных коварных дымов, что были зловонны и липки. Огню предавалось все.
Движение на трассе Брюссель-Намюр-Люксембург было остановлено. Сотни людей Боуриса трудились в поте лица, готовясь к съемкам сцены аварии.
Несколько машин носилось по шоссе туда-сюда ковбои-лихачи с гиканьем и присвистом на натужно ревущих скакунах, пахнущих резиной и соляркой. Народ из Баттерси плавал вокруг машин стоявших на обочине водолазами исследующими останки затонувших кораблей маски и ласты камеры на бамперы и капоты предвкушая
Еще одна группа рябые щеки похожи на сестер из дома престарелых. Негибкие их пациенты гладкие куклы с бесполыми личиками бесстрастие бесплотности пластиковые волосы, аменорея полуженщин, холодность полумужчин, голубоглазые карлики-детки вперившись взглядами поразительно бесстрашны лица смерти безмолвные У. гордость Джи.
Их грубо помещают на сиденья — те кто впереди и те кто сзади кому смотреть в окно кому закрыть глаза кому закрыться руками каждому свое все в руках безмолвных грубых санитаров все новые и нигде ни одного водилы одни везомые. Их повезет навстречу друг другу.
Работы на день — не меньше. Экипажи отдыхают в Намюре в старом заплеванном отеле в огромном шатре на берегу Мёза. Боурис поспешил вернуться назад в Брюссель девственность голого тела трубкозубец на дне веерами любимых гиацинтов в нильском иле.
— Неужели я хуже всех этих мерзких психопедов?
Вернувшись на поверхность довольно пофыркивая и похрюкивая.
— Я сотворю свой собственный миф, свою собственную Вселенскую!
Раздвинув ряску дородная фламандская нимфа.
— Милый, ты веришь тому, что Чартерис — мессия?
— Я верю в успех своего нового фильма! — рявкнул он и, схватив нимфу по-крокодильи, утащил ее на дно.
На следующий день отдохнувший и посвежевший Боурис уже несся к месту намечаемой катастрофы в компании со своим сценаристом де Граном, разразившимся целой речью об Учителе, что не мешало ему заниматься краниальными втираниями. О сладость терпкой горечавки!
— Дети, цветы и прочая муть меня не интересуют. Тебя послушать, так он ничем не отличается от всех этих безумцев. Ты что, так ничего и не узнал?
— Ну как же! Знаете этот собор Sacre Coeur? [18] Так вот. Арабы сбросили туда бомбу галлонов на пять — там такой туман стоит, что в двух шагах ничего не видно! Я было к нему подключился, но у него не логика, а сплошной логогриф — время застыло, а каждая четвертая доля отсутствует начисто! Ну, а сам этот гриф-логогриф боится свою иппокрену из виду потерять, она, конечно же, этого…
— Де Гран! Что это еще за жар-жаргон? Ну и послал же мне Бог помощничков! Давай-ка и об этой иппокрене.
18
«Святое Сердце» (Спасителя) — почитается католиками с XVIII в. (фр.)
Живот вперед.
— О которой из них?
— О той, которую он потерять боится, дурень! Ты с ней разговаривал?
— Она была одним из предметов нашего разговора, что позволяет мне судить о месте ее в этом мире.
— Godverdomme! Так пойди же в это место и приведи ее ко мне! Пригласи ее на ужин. От нее я узнаю всю подноготную этого, так сказать, Учителя! Запиши это себе в блокнот.
— Все уже записано, босс.
Горсть колес.
— Прекрасно. И еще — подкинь Кассию кокаина, — ребята себя вести будут порешительнее. Comprendez? [19]
19
Понимаешь? (фр.)