Ботинок
Шрифт:
– Иностранец?
– Да. Такой же, как я балерина Большого театра. У нас в клубе выступает. Начальника из себя корчит. А сам с молотком ходит. Жмется как импотент. Голосок тоненький. Ботинки чудные носит. Он в них выше делается. Больной какой-то!
– Да иди ты!
– - прошептала "вобла".
– Ей-богу, не вру. Ходит, как на ходулях, ноги все время подворачивает.
– Да иди ты!
– Правду говорю. Слова в простоте не скажет. "Мне, говорит, нравится Ваш город". Прикинь!
– Совсем дурак, что ли?
– Конечно, дурак.
– И что дальше?
– Ничего. На кой мне этот урод? У меня Васька есть.
– Ох, ну и дура же ты, Кристинка. Твой Васька неделями от водки не просыхает.
– Зато по-трезвому, как конь на пахоте - не остановишь!
– Ой, какая же ты все-таки недалекая! Счастья своего не понимаешь. Да трахайся ты со своим Васькой, сколько влезет, а замуж за серьезного человека идти надо. Бери москвича и не думай.
– Ты, подруга, видела этого москвича? От одного его вида стошнить может.
– Ну и что? У меня тоже был шибздик. Помнишь?
– Конечно, помню. У него изо рта воняло тухлыми яйцами.
– Ерунда, зато по этому делу ему равных не было. Говорят же : мелкий клоп, злее кусает. Господи, и как же я тосковала, когда он загремел в тюрьму.
– Пошла ты на ... , - грубо выругалась Кристина.
– Скорее, руки на себя наложу, чем дам этому Мишелю.
– Глупая ты все-таки. Пойдем ко мне. Выпить хотца. У меня бутылочка есть. Потолкуем по-взрослому.
– Поздно уже.
– Кончай ерунду молоть.
– Ладно, иду. Только бы ма не узнала.
– Ма твоя к утру домой явится.
– Ты чего такое говоришь? Она же к бабульке направилась, -- удивленно спросила Кристина.
– Ой, не могу с тебя! Дите неразумное! Идем, дите, вино пить.
Послышался треск ломаемых веток и удаляющиеся шаги.
Наступила тишина. Мишель немного выждал, неловко поднялся и прошел несколько шагов. Первый попавшийся на дороге камень напомнил, что он бос. Мишель вернулся, за ботинками и, прихрамывая, поплелся в гостиницу. Там его ждала холодная кровать командированного холостяка. Скорее бы домой, в Москву!
Часть 10. Другая ...
Прошел год с лишним. По большому счету в жизни у Мишеля ничего не изменилось, если не считать того, что у него село зрение, и он вынужден был носить очки. Будто нарочно, усугубляя и без того свой непрезентабельный вид, окуляры он выбрал в толстенной роговой оправе, сделавшие его старше на двадцать лет.
Но даже за этими стеклами его сумела разглядеть хорошая женщина, правда старше его на пять лет. Звали ее Валерией. Валерия была некрасива, но обладала спокойным и покладистым характером. Нервный Мишель с другой бы и не ужился.
Они прожили, не расписываясь, как муж и жена: тихо, спокойно и размеренно - ровно двенадцать месяцев.
И вдруг, как бы ни с того ни с сего, Мишель решил бросить Валерию. Она плакала, но так и не получила ответа на свой законный вопрос.
– Ты встретил другую женщину?
– спрашивала она.
– Не говори глупостей, - отвечал Мишель.
Валерия
– Ты бросаешь меня, как бросают надоевшие перчатки, - изводила себя Валерия.
– Не говори глупостей! К тебе я отношусь с огромным уважением. Пойми, мужчине иногда необходимо побыть одному. Подвести итоги, осмыслить жизнь. Мне уже тридцать пять лет! Неужели это трудно понять?
– Я-то чем помешала? Осмысливай на здоровье, - отвечала Валерия.
– О Боже! Нет, ты не понимаешь! Прошу, оставь меня!
Валерия ушла, забрав два чемодана вещей, не забыв даже носового платка. Тотчас из другой комнаты выбежала мама Мишеля.
– Мишель, сынок, прости, но не могу молчать! Какая злая муха тебя укусила? Ты отдаешь отчет в том, что с твоей внешностью и твоими заработками лучше Валерии тебе не найти?
– Оставьте, пожалуйста, в покое мою внешность и мои заработки!
– - воскликнул Мишель.
Он ушел, и не показывался дома несколько дней.
Часть 11. Театр - работа - деньги - Изюмов.
Это было время, когда российские театральные подмостки захлестнула волна западных мюзиклов. Списанным там за ненадобностью, здесь, в России, им предрекали вторую молодость и бешеный успех. Российские продюсеры рассчитывали на них заработать, как иные счастливчики зарабатывали на торговле подержанными самолетами. Из Европы пошли трейлеры, набитые старой сценической техникой, купленной за копейки. Специалистов по монтажу импортного оборудования катастрофически не хватало. Веревкин-Рохальский обратился к Мишелю с просьбой помочь монтировать декорации мюзикла "Чикаго" на сцене театра Эстрады. Все заработанное Мишелем Веревкин-Рохальский предложил держать на специальном расчетном счете.
– Не беспокойся, наличные деньги будут выплачиваться тебе по мере надобности, - сказал Веревкин-Рохальский.
– Когда у тебя возникнет практическая необходимость. Тебе нужно просто подойти ко мне и сказать сколько тебе нужно. Отказа не будет. По рукам?
Во всем предложении чувствовалась какая-то странность, недоговоренность и непонятность. Но Мишель согласился. Ему было все равно, где работать и что делать. Деньги его вообще не интересовали. Главная задача для него состояла в том, чтобы не иметь свободного времени.
При наличии свободного времени Мишель неотвратимо начинал думать о Кристине. Эти мысли изводили его, не давали жить. Из-за этого он потерял Валерию, своего единственного друга. Дело дошло до того, что он стал подумывать о самоубийстве. Мишель предпочитал это называть "сведением счета с жизнью". Но умереть, тем не менее, он боялся. Спасаясь от самого себя, Мишель вкалывал с утра до вечера. Домой приходил редко, предпочитая ночевать на работе.
Однажды в театре, во время монтажа декораций, к Мишелю мягко подкатился круглый человек, представившийся деловым партнером и личным другом Веревкина-Рохальского.