Бовь и мерть в Хротне
Шрифт:
Я свесил ноги с подоконника и закурил сигарету. И нет, не разверзлись хляби небесные, не ворвались в мой номер жандармы, не сграбастала, не прижала к себе ревниво старуха-гостиница, и не постучала Пани Гловска, не напал, не озверился каштановый тихий проспект; мне на миг показалось, что здесь, за окном гостиницы, искаженный прежде слюдяным обманом окна и жил тот верный, незыблемый, вседействительный Хротна. Тот, откуда явился сноносец-фрегат, тот, в котором я не командировочный, не гость, не бегущая лань и не сон. Тот, в котором мне не шах и не мат.
Но не успел я выкурить и половину сигареты, как снаружи раздался странный протяжный звук, разлетаясь
На проспекте разом зазвучали человеческие шаги, много шагов, вразнобой – и спешных, и медленных, и спотыкающихся – отовсюду на улицу выходили люди; я увидел сначала лишь несколько силуэтов, но уже через мгновение широкая людская река полилась по бульвару, занимая проезжую часть и тротуар, затемняя волшебные белые свечки каштанов, растаптывая ночное чуткое молчание. Неужели это опять спящие манифестанты, которых я увидал в городе вечером?
Колдовское контральто достигло предела громкости, но теперь колыхалось, менялось, чудило, чередуя, сплетая три звука в неслыханной мантре – в ней слышалось и величие гимна, и бравада военного марша, и сплоченность покосных и жатвенных пений, и упрямое рондо бурлацких запевок.
Толпа оказалась уже прямо под моим окном и я смог разглядеть всё вблизи. Меня удивило, что я не заметил внизу ни одного мужчины или мальчика. Молча глядя под ноги, брели заспанные женщины, молодые и постарше, но не старые, не немощные. Как сомнамбулы, порой задевая друг друга и спотыкаясь, они шли в одном направлении, будто по компасу.
По какой-то причине этот предрассветный марш ничуть не напугал меня, в нём было что-то естественное, присущее нормальному порядку вещей, даже физиологическое, я не понимал, что именно происходит, но знал тем самым спинномозговым чувством, что и трехзвучная мантра, и сонливый исход женщин – часть порядка, часть мироустройства.
Я смотрел на шагающих женщин, как на реку, как на огонь; прошло много минут, когда вдруг мне показалось, что среди мерно шаркающих сероватых фигур я вижу Синий Свитер. Да вот же, точно она, этот профиль, походка – она!
– Эй, эй, привет! Ты помнишь меня? Постой! – выкрикнул я в окно и зажёг керосинку, чтобы привлечь внимание.
Но никто – ни Синий Свитер, ни другие не услышали или не подали виду, что услышали, продолжая свой монотонный поход. Неужели, она снова исчезнет? Мне пора брать всё в свои руки, пока это возможно, пока не вернулась эта разрушительная, путающая все забывчивость, пока помнился и воодушевлял мой спаситель-фрегат. Я посмотрел вниз, примериваясь можно ли спрыгнуть без особых увечий, было высоковато, однако справа почти под самым окном красовалась свежевскопанная клумба – отличное место, которое смягчит прыжок. Я свесился, держась за подоконник и, недолго думая, спрыгнул вниз, целясь в клумбу. Но как только ноги мои коснулись земли, клумба вздыбилась, провалилась под ногами, я пробил полиэтиленовую плёнку и рухнул в глубокую яму. Ловушка!
Я сильно ушибся, но смог встать. Яма под клумбой оказалась глубокая, в
Отсюда, снизу мне было видно лишь немного беспокойного хмурого неба, в котором медленно и безуспешно пытались во что-то превратиться подсвеченные луной неуклюжие многослойные тучи. Это постоянное непревращение завораживало, заставляло следить за ним, ведь то и дело казалось, что я вижу то лицо, то фигуру, а то и целую фантасмагорическую драму, но лишь только какой-нибудь невзрачный облачный завиток распрямлялся, или наоборот закручивался, как иллюзия формы ускользала и игра начиналась снова.
Я стоял так, будто заколдованный, задрав голову и мне не хотелось ничего: ни пробовать выбираться из этой ямы, ни звать на помощь; мне подумалось, что в моей странной ситуации есть какой-то потусторонний мрачный юмор, злая метафора – ведь вся моя жизнь, вся жизнь, что вообще есть у человеков, проходит так – в попытке придать смысл безучастному ночному танцу туч на куцем клочке неба, видимом со дна собственной могилы.
Не знаю, сколько я так простоял, не двигаясь – может минуту, а может и час, и неизвестно сколько бы ещё я оставался в этом недвижимом бездействии, но тут сверху что-то закопошилось, затопало, запыхтело. И возмущенный голос пани Гловской воскликнул:
– Я же просила вас не открывать окно! Ну, хорошо хоть прямёхонько в ловушку свалились!
5. Завтрак при свечах
Пани Гловска вызволила меня из клумбы-ловушки с помощью какой-то почти цирковой, бутафорской веревочной лестницы. Пока я карабкался по ней, мне то и дело казалось, что она оборвётся и я снова рухну вниз, однако всё прошло благополучно и мы вернулись в гостиницу через чёрный ход. Я здорово испачкался там, в яме, и пани Гловска загнала меня под душ, реквизировав грязную одежду для стирки и выдав взамен пушистый банный халат. Прикрывая дверь в ванную, она сказала:
– Как помоетесь, спускайтесь вниз, попьём чайку. I przy okazji troche pogadamy 2 . Я думаю, у вас накопилось много вопросов.
Вопросов действительно было много, однако после случившегося я впал в безразличие, мне было всё равно, я знал, что потом, наверное, мне снова захочется что-то узнать, понять, сформулировать, но теперь, стоя под обжигающим душем в своем одиннадцатом номере, я на самом деле так и оставался на дне цветочной ловушки и мне было наплевать, что, кто, где и почему.
2
И, пользуясь случаем, мы немного поболтаем (польск.)
И тут меня снова спасла пани Гловска. Она решительно постучала в дверь ванной.
– Вы там не смылились ненароком? Чай стынет, пожалуйте вниз, в банкетную! Жду вас в холле!
От этого бодрого стука я мгновенно очнулся.
– Да-да, простите меня, сейчас спущусь – ответил я, вытерся досуха, облачился в банный халат и вышел из номера.
Полумрак гостиничного коридора и надсадный скрип паркета нагнали на меня тоску и когда я сошёл в холл, то почувствовал себя совершенно разбитым, ненужным и потерянным.