Бой не вечен
Шрифт:
– Лизавете нельзя поприсутствовать?
– Она уже ждет.
Егор недоверчиво посмотрел на Георгия, сбегал в избу, но жену в спальне не нашел. Пока он заряжался утренней праной и силами природы, она успела встать, собраться и незаметно уйти.
«Ну, погоди, заговорщица!» – подумал Егор с нежностью.
Переодевшись, он успокоил вставшего Осипа и вышел на огороды, где его ждал похожий на скомороха Георгий.
– Куда идти-то?
– А на хутор, где кресили Елизавету, – ответил Георгий. – Там единственное в округе место с антисатанинской экологией плюс обережный круг.
– Пешком пойдем?
– Можно и на машине, но тогда ты рискуешь не
Георгий повернулся и зашагал по тропинке к березовой рощице за огородами деревни.
Егор вынужден был догонять быстроногого Витязя, молча пристроился за спиной, таким образом они обошли Ковали с юга и углубились в леса, не теряя из виду тропинки, ведущей через болото к хуторам и дальше, в Старь.
Как всегда, Крутов вскоре почувствовал живую тишину окружающей природы, как бы растворился в ней, проникся ее покоем и дружелюбием, ощутил себя ее частью и стал различать запахи и шепоты духов земли и леса, не желавших ему зла. Очнулся он от этого убаюкивающего состояния уже на середине гати, пересекающей болото вблизи хутора Дедилец. Как оказалось, пять с лишним километров от Ковалей до хутора они преодолели за полчаса. И только пройдя гать, Егор наконец заметил, что их сопровождали два волка.
– Оберегайте! – сказал им Георгий, кивнув на избы хутора, и волки бесшумно нырнули в кусты.
Гостей встречали трое: Евдокия Филимоновна (оказывается, не уехала старуха к себе в Ветлугу, неужели из-за него осталась?), Елизавета и невысокий седой старец, опирающийся на суковатый посох, все в белом, с красной вышивкой, буквально светящейся на белом фоне. Крутов вспомнил слова деда Спиридона, утверждавшего, что издавна символом жизни считается красный цвет, а не зеленый, как принято считать сейчас.
Платья на бабе Евдокии и на Елизавете казались одинаковыми, но при более пристальном рассмотрении Егор уловил разницу: на старухе была надета юпа – распашная весенняя одежда из плисах [7] , со сборками на спине, с длинными рукавами, а на Елизавете – белая рубаха и сарафан из необычайно тонкой и красивой ткани, изготовлявшейся, как узнал позже Егор, из «золотого руна» – тончайшей льняной пряжи, нити которой можно было рассмотреть разве что под микроскопом. Пряжу называли по-разному: «текучей водой», «вечерним туманом», «сотканным воздухом», «царским виссоном», ее нити в действительности обладали исключительной тонкостью и прозрачностью и были очень легкими. К сожалению, секрет изготовления пряжи был утерян мастерами, и помнили его только волхвы. Баба Евдокия сшила этот сарафан для Елизаветы собственноручно.
7
Плис – хлопчатобумажная ткань с ворсом типа бархата.
– Подойди, – сурово изрек старец.
Ощущая дрожь в коленях, Егор повиновался. Поймал взгляд Лизы, полный любви и нежности, затем строгий взгляд бабы Евдокии и вспыхнул.
– Ты готов принять волю предков? – продолжал старец звучным, отнюдь не старческим голосом.
Крутов помолчал, не зная, что ответить, ощущая щекочущий кожу ток силы от всех троих. Сказал наконец:
– Я уважаю волю предков, но еще больше – их веру.
Старец опустил голову, баба Евдокия неодобрительно качнула головой, и Крутов понял, что сморозил глупость. Его ответ явно не соответствовал ритуалу.
– Я
Глаза старца молодо просияли из-под кустистых бровей.
– Каждый Витязь должен иметь природное, летящее, родовое имя, ты тоже. Ты родился на этой земле, и твое имя ждет тебя, сумей только его отыскать.
– Как? – растерялся Егор, ища взглядом поддержки Елизаветы. Старец отвернулся, медленно побрел прочь вдоль опушки леса, ставя свой посох так, будто искал что-то, и Егор понял подсказку. Еще раз глянул на жену, в огромных глазах которой сиял свет надежды, и двинулся вслед за стариком. Потом подумал и повернул в обратную сторону, не глядя на Георгия, покусывающего травинку в полусотне шагов.
Сначала его сбивали внимательные взгляды женщин, посвисты ветра, шорох листьев, крики петухов во дворах хутора. Никак не удавалось отстроиться от посторонних шумов и внутреннего диалога с самим собой, опирающегося на ироничное отношение к происходящему. Потом все звуки растворились в разливающейся внутри тишине и стали слышны иные «звуки» – тихие щебеты-мысли живых существ, а также деревьев: психоэнергетический взор Егора проник в ментальное поле окружающей его природы, которая в свою очередь настроила его в резонанс со своей музыкой и ритмами. Следующей стадией вхождения в Посвящение стало погружение сознания Крутова в тям – энергоинформационное поле предков, умерших физически, но не покинувших свою землю духовно. Егор перестал чувствовать свое тело и превратился в часть сложнейшего организма-эгрегора под названием Земля…
Как долго длилось это состояние, он не помнил (Георгий потом сказал, что он ходил вокруг хутора больше часа). Казалось, еще одно усилие – и он достигнет иных высот, выйдет в космос, во Вселенную. Однако вдруг что-то изменилось, он остановился возле огромного клена и, не успев толком ничего осознать, хрипло воскликнул, указывая рукой на землю:
– Здесь!
И тотчас же из-под ног, из травы, в которой до этого ничего и никого не было, – он мог бы поклясться в этом! – взлетела огромная серебристоголовая птица с острым изогнутым клювом – сокол!
Сокол сделал круг над ним, поднялся выше деревьев, еще раз облетел хутор и стал уходить в высоту, пока не превратился в точку и не исчез.
Крутов очнулся, оглядываясь в недоумении по сторонам, не сразу вспомнив, где и зачем находится. К нему бежала Елизавета, как большая белая птица, налетела, прыгнула на грудь, зацеловала. Затем, устыдившись порыва, умчалась обратно, к бабе Евдокии и старцу, молча глядевших на Крутова.
Подошел Георгий, с любопытством глядя на Егора.
– Поздравляю, Витязь. Твой природный оберег-имя покруче моего будет, у меня был стриж. Теперь ты получил дополнительную защиту. Хотя об этом никто не должен знать, кроме тех, кто участвовал в Посвящении.
– Все так просто… даже не верится…
– А ты хотел бы участвовать в сложнейших ритуалах с жертвоприношениями?
– Нет, но… странно все… и как же меня теперь зовут? Сокол, что ли?
– Кречет, по-древнерусски.
– А тебя?
– Стриж на древнем языке звучит как стирч. Я – Стирч. Однако называть друг друга истинными родовыми именами мы имеем право только в таких священных местах, как это.
– Кречет… – медленно произнес Крутов, смакуя слово, и почувствовал учащение пульсации крови во всех сосудах. Впечатление было такое, будто на имя откликнулось все тело. – Ну, а что дает знание своего родового имени?