Бой под Талуканом
Шрифт:
Бойцы вели огонь короткими очередями. Гурбон поливал свинцом кустарник длинными в полмагазина. Все идет отлично! Никто не прячется, никто не хнычет, не лежит мордой в землю и не паникует. Даже Тетрадзе в кого-то целится!
Но как же бьет по барабанным перепонкам эта пушка! «Духи», не ожидавшие дружного отпора, прекратили стрелять и теперь уносили раненых и убитых, а мы молотили по дувалам и винограднику, еще минут пятнадцать.
Наконец пушка и пулемет БМП замолчали, механик Рахмонов, лежа на «ребристом» листе, пару раз выпустил гранату из подствольника в виноградник, и пехота прекратила стрельбу. Наступила относительная
Ткаченко высунулся из люка и прокричал:
– Одна укладка закончилась, лента в пулемете тоже.
– Ну так заряжай ленту и переключай на вторую укладку, – ответил я ему. – Якубов, заряжайте магазины, я пойду посмотрю, что там случилось.
Пригибаясь и прячась за бортом машины, я добрался до кабины «газика».
Жуткая картина! На асфальте лежал окровавленный сержант и скреб ногами по асфальту, держась за живот. Его рану пытался зажать, чтобы остановить кровь и перевязать, испуганный санинструктор. Я заглянул в кабину: она была вся в сквозных отверстиях, стекла разбиты, а на руле лицом вниз лежал водитель. Кровь! Кровь! Кровь везде – на лице, на руках, на полу. Ужасная дырка в голове шофера, из которой уже не текла и не капала, а лишь чуть сочилась загустевшая кровь. Мгновенная смерть. А у второго солдата раны не менее ужасны, но, может быть, вытянет, главное – быстрее его отсюда вывезти. Подбежавший прапорщик Сероиван принялся колоть промедол раненому, накладывать ему резиновые жгуты, быстро разрезал х/б на руках и ногах и перевязал его. Не тело, а сито, все в осколках!
Я вернулся назад, пригибаясь, подошел к ехавшей сзади машине и осторожно заглянул в открытые двери: кабина пустая, разбитая осколками. Подошел к следующей. Там у переднего колеса лежал, прислонившись к нему, бледный солдат с перевязанными головой, рукой, ногой. Еще одному досталось.
– Кто еще раненый? – спросил я у сержанта.
– Петьку зацепило, нужно как-то вывозить в госпиталь, – откликнулся тот.
– Сейчас пойду, по связи помощь вызову, не высовывайтесь! Лежите за машиной!
На дороге коптила горевшая машина. Я запросил зам. комбата, сообщил о потерях во взводе обеспечения и услышал в ответ сплошной мат.
– Что орать, я, что ли, их убил? – рявкнул я. – У меня на БМП весь боекомплект закончился, пока отстреливались.
– Ладно, ладно, замполит, не кипятись. Чего орешь? – перешел на нормальный язык Лонгинов.
– А я и не ору, а докладываю. Нужно срочно вертолет вызывать.
– Хорошо, сейчас вызовем.
Вскоре прилетели вертолеты, долбанули по кишлакам, а Ми-8 сел на полянке у дороги, забрал раненых, убитых и умчался в Кундуз.
Где-то вдалеке на шоссе еще что-то дымилось и горело, кое-где еще стреляли, но в основном все успокоилось. Клубы пыли над кишлачной зоной ветерком относило в сторону, стали видны результаты и нашей «работы». От трассирующих пуль загорелось несколько крыш и стогов сена, появились новые проломы в дувалах. Трудно понять, что в этих ветхих глиняных закоулках разрушилось от попадания снаряда, а что осыпалось от времени. Вскоре подъехали несколько грузовых автомобилей с афганскими солдатами, и командиры принялись организовывать прочесывание зеленой зоны. «Сарбосы» двигались неохотно, «зеленые» вообще не хотят воевать, они предпочитают посидеть у костра,
Тем временем колонна медленно двинулась дальше. За руль «санитарки» сел другой водитель, а разбитый ЗИЛ взяли на сцепку. Броня шла очень медленно, вела для профилактики шквальный огонь по всем кустам, развалинам и виноградникам.
Через час неторопливого движения доехали до изгиба дороги, которая располагалась в глубоком ущелье. У обочины стояла и тарахтела, не глуша двигатель, командирская машина, на пушке сидел ротный и махал рукой, делая знаки, чтобы мы остановились.
Я дал команду «вперед» механику, и мы пристроились в трех метрах от кормы. Мы с Володей одновременно спрыгнули и пошли друг другу навстречу.
– Ник! Как дела? Живой, чертяка! – улыбнулся, блеснув вставными зубами, Сбитнев.
– Жив-здоров, чего не скажешь о водилах взвода обеспечения.
– Да, неудачно рейд складывается. Два трупа в полковом тылу, у артиллеристов тоже труп, несколько раненых.
Только что сообщили: погиб новый командир взвода ГПВ из второй роты. Я его даже в лицо не знаю, какой-то прапорщик приехал вместо моего землячка Бориса. Первый рейд – и амба! Голову выстрелом гранатомета оторвало! Еще несколько солдат ранено.
– А Афоню и Луку не задело? – озабоченно поинтересовался я.
– Нет, а что так за них переживаешь?
– Перед рейдом очень много дал им денег в долг, а они их пропили. Не хочется без «бабок» в отпуск ехать.
– Ну-ну, один с твоими деньгами сбежал, другие пропили, что-то ты чеками швыряешься, лучше вообще не получай, пусть в кассе лежат или мне в долг дай, – улыбнулся Володя.
– Ага, и потом переживай за тебя: шандарахнет ротного еще раз по башке или нет.
– Значит, если деньги в долг у тебя не возьму, то за здоровье командира роты ты не станешь переживать?
– Нет. Очень сильно переживать не буду. Был один, другой, третий, пришлют четвертого, – ответил я, широко улыбаясь. – Ну, нельзя сказать, что мне совсем на тебя наплевать, конечно, жалко будет, человек все же, да и привыкли уже, почти любим тебя.
Моя шутка пришлась Сбитневу не по душе, и он сердито сплюнул на дорогу и выругался.
– Вот твоя замполитская сущность и проявилась. На людей наплевать, деньги дороже, да?
– Сказал же, чуть-чуть будет жалко, обещаю, честное слово, – ответил я, продолжая улыбаться. – А тебе меня будет жалко?
– Нет, подрезать бы все замполитовское племя под корень, легче стало б жить. Баба с возу – кобыле легче.
– Ну, тогда дохляков в горах сам будешь подгонять и выносить.
– Вынесем как-нибудь.
– А, кто тебя газетами и книжками будет снабжать?
– Обойдусь.
– А в карты с тобой играть?
– Перебьемся.
– Коньяк-водку вместе пить?
– Никогда больше пить с тобой не буду, отстань от меня! Ничего мне от тебя не надо. Отлучаю презренного и недостойного от самодержавного тела! Отправляйся-ка с третьим взводом на их задачу. Я тебя разжаловал, будешь в ссылке находиться, пока моя душа не оттает.