Бояре висячие

Молева Нина Михайловна

Брюгге сегодня — это город прошлого. Застывшая вода каналов, перечеркнутая полусотней теперь уже неподвижных мостов. Их давно перестали разводить перед каравеллами, которые, проделав пятнадцатикилометровый путь от берега моря, входили прямо в город. Могучие силуэты кораблей сменили одиноко бороздящие воду лебеди. По-прежнему отзванивают время куранты на стометровой башне Рыночной площади и теснятся в задохнувшихся плесенным настоем улочках высокие узкие дома. Но жители в старинных фламандских костюмах усаживаются перед ними только в положенные часы, по договоренности с туристскими фирмами, как статисты в добросовестно поставленном спектакле. Да и осталось их совсем мало — разве сравнить с теми двумястами тысячами, которые жили в Брюгге в XV веке… Полные произведений искусства церкви говорят только об истории, как и хранящаяся в Ратуше галерея статуй тридцати трех фландрских графов, как и надгробия Карлу Смелому и Марии Бургундской в церкви Богородицы или памятник изобретателю дециальных весов математику

Стевину, который оказался единственным соседом Мемлинга на улицах Брюгге. И еще музей Мемлинга. И все то же здание госпиталя Иоанна. Торжественно застывшее во времени Средневековье.

А вот при жизни Мемлинга трудно было сделать лучший выбор в поисках места для работы. Брюгге — это центр европейской торговли, это оживленнейшие связи со всеми уголками открытого европейцами мира, это крупнейшие банкирские дома, а вместе со всем тем и множество заказов. Жаловаться на их недостаток, тем более Мемлингу, не приходилось.

5

Сначала все складывалось обыкновенно. К известному художнику приходит богатый банкир и делает значительный даже по тому времени заказ. Мнения исследователей расходятся, но не исключено, что Мемлинг отдал «Страшному суду» несколько лет — слишком сложной и необычной была композиция алтаря, не говоря о том, что живописцы еще никогда не обращались к изображению обнаженного тела, тем более целой человеческой толпы. В 1473 году заказ был выполнен. Оставалось его препроводить во Флоренцию, но это-то как раз было делом нелегким. Государства, большие и маленькие, отдельные местности и города жили в нескончаемом водовороте войн. Кончалась одна, но уже шло несколько других. Мирный договор подписывался одновременно с началом военных действий против нового противника. Другое дело, что банкиры не могли не уметь приспосабливаться к обстоятельствам.

Неожиданное нападение, жестокий бой — «Святой Фома» был превосходно оснащен и вооружен, — но англичанин свернул за каравеллой капитана Бенеке в направлении Гданьска. Флорентийские банкиры, а вместе с ними и сам флорентийский герцог Лоренцо Медичи Великолепный не дождались своих грузов. Вот тут-то, по словам современной хроники, и переломилась судьба «Страшного суда».

Но капитан Бенеке не был корсаром, а трое достопочтенных бюргеров вольного города Гданьска, владельцы каравеллы, меньше всего напоминали скупщиков краденого. Все обстояло гораздо сложнее. Гданьск входил в состав Ганзы и, значит, находился в состоянии войны с англичанами. Уловка с бургундским флагом не могла обмануть хорошо разбиравшихся в судах и фрахтах ганзейцев. Верно и то, что слишком трудно им было отказаться от богатейшего груза, — Ганза обладала достаточно хорошими источниками информации. Гданьск решает судьбу военной добычи, а владельцы каравеллы приносят алтарь в дар часовне Георгиевского братства, к которому все они принадлежали, вполне светского, но идущего по своим принципам от Средневековья объединения. В этом как раз ничего особенного не было. Каждое братство имело собственную часовню и заботилось об ее украшении. Живопись обычно выписывалась именно из Нидерландов — таково требование современной моды и вкусов. В том же Мариацком соборе цех носильщиков привозит себе алтарь из Нидерландов, цех мясников — из Антверпена. Что там алтари, когда из Фландрии в Гданьск вывозились даже выполнявшиеся по специальным заказам надгробия, высеченные в камне, отлитые в металле.

Конечно, дело было достаточно спорным, но гданьчане неколебимо стояли на своем, да и сколько таких споров тогда бывало. Несколькими годами позже они сами окажутся потерпевшими и будут вести в Любеке процесс против жителей Гамбурга. Гамбуржцы совершенно откровенно перехватят алтарь, который закажет амстердамским мастерам другое гданьское братство — Рейнгольда — за немалую сумму «сорок рейнских гульденов». Правда, со «Страшным судом» гданьчанам явно повезло. Может быть, и сумел бы подкрепить свои протесты силой Карл Смелый, слишком заинтересованный, конечно, не судьбой произведения близкого ему художника, но итальянскими банкирами и своими займами у них. Но спустя три года после захвата «Святого Фомы» он терпит первое в своей жизни тяжелейшее поражение от восставших эльзасцев под Грансоном, стоившее ему всей его великолепной артиллерии и богатейшего лагеря. А в 1477 году будет разгромлена его армия под Нанси и сам он погибнет при позорном бегстве.

Может быть, добился бы своего и гневно протестовавший Лоренцо Великолепный. Прославившийся художниками и поэтами, которых сумел собрать вокруг своего двора, герцог оставался редким неудачником в финансовых операциях, будучи вынужден спасаться от банкротства постоянными займами у флорентийских банкиров. Хорошие отношения с Портинари и Тани ему необходимы. Но именно в этот момент начинается движение против Медичи внутри Флоренции, приведшее в 1478 году к заговору Пацци, жертвой которого падает брат и соправитель Лоренцо герцог Джулиано. До далекого ли Гданьска ему было!

Каким бы угодным Богу и церкви ни был подарок, принесенный владельцами каравеллы на алтарь братства, «Страшный суд» ничего не смог изменить в его истории. Пожар 1476 года представлялся самым обыкновенным и привычным в условиях

тесноты и скученности средневекового города. К тому же сгорел всего-навсего «Двор Артуса» — строения на земельном наделе, принадлежавшем братству, его своего рода деловой двор. За восстановлением главного здания дело не стало, но его захватил в свои руки городской магистрат и вел его на средства горожан. Основной владелец двора — Георгиевское братство — лишилось вместе с правом собственности и былых привилегий. На смену патрицианским братствам пришли более демократичные корпорации горожан. «Страшный суд» лишился своего очередного владельца, превратившись в обычное, хотя и высоко ценимое имущество города.

А совсем рядом было начало волнений, связанных с Реформацией, которая обошлась европейскому искусству в тысячи и тысячи сознательно и планомерно уничтоженных произведений. Как когда-то первые адепты христианства утверждали свою веру на обломках разрушенных ими античных памятников — борьба с иноверцами представлялась важнее сокровищ созданной ими культуры, — так и поборники «разумной веры» уничтожали все произведения, находившиеся в церквах и воспроизводившие религиозные сюжеты. Уничтожать легче, чем убеждать. Что помогло сохраниться «Страшному суду» — восторженная привязанность гданьчан или слава, которая успела распространиться по всей Европе? Но известно, что в начале XVII века римско-германский император Рудольф II предлагает Гданьску за алтарь неслыханную сумму — сорок тысяч талеров. Никчемный государственный деятель, безвольный и трусливый, Рудольф прославился составленным им редчайшим собранием картин и книг. Ни его выбор, ни предложенные огромные деньги не были случайностью. И хотя сегодня все это только домыслы, можно предположить, что в эти годы, когда европейское искусство переживало расцвет маньеризма, «Страшный суд» по-новому, иными своими сторонами открывался для зрителей. Он увлекал активным внешним выражением человеческих переживаний — страстей, экспрессивной сложностью многофигурной композиции, удаленным от натуры цветом. Но город торговцев и ремесленников, не знавший феодального меценатства Гданьск, даже когда в нем были сильны настроения Реформации, отказался расстаться со «Страшным судом». И это при том, что алтарь существовал как произведение неизвестного художника.

6

Есть неизбежные метаморфозы времени и обстоятельств, поражающие своими хитросплетениями и все же в конечном счете объяснимые, почти логичные. Но как объяснить в их ряду метаморфозу с работой Мемлинга? Ведь едва успели просохнуть краски алтаря и закрыться за ним двери мастерской художника, еще яростно спорит о своей собственности банкир Тани и грозит небесными карами капитану каравеллы римский папа, еще двадцать лет будет жить и работать в полном расцвете славы Мемлинг, а «Страшный суд» уже числится работой неизвестного художника и неизвестных заказчиков. Их имена ни разу не всплывают на листах гданьских городских документов, которые ограничиваются повторением существа первой записи местной хроники: превосходное произведение — без малейшего предположения об авторе и происхождении.

Пройдет двести лет, пока будет названо имя художника и допущена первая ошибка: братья Ван Эйки. Это не было открытием или предположением, основывающимся на стилистическом сходстве, родстве манеры. Ни о чем подобном сделавшие эту запись в церковной хронике авторы не думали. Просто в связи со знаменитым произведением казалось естественным назвать имя самых знаменитых художников тех мест, откуда появился «Страшный суд».

Путешественники последующих лет постараются расцветить эту канву цветами новых выдумок. Один напишет, что братья работали над алтарем целых четырнадцать лет, — чем не убедительное доказательство правильно установленного авторства! Другой, И. Бернулли, во второй половине XVIII века оставит только одного Ван Эйка и присоединит к нему некоего художника из Брюгге. Снова, казалось, свидетельство каких-то розысков, какой-то исследовательской работы. Но понадобится еще полвека, чтобы в 1843 году был обнаружен на алтаре личный знак — подпись Ганса Мемлинга. И хотя с этого момента принадлежность «Страшного суда» его кисти не подвергалась сомнению, художнику не повезло еще раз. В основной фундаментальной Энциклопедии мирового изобразительного искусства издания Тиме — Бекера небрежностью составителя или оплошностью редактора алтарь выпал из списка работ Мемлинга — опечатка, продолжившая слишком необычную судьбу картины.

Но что из того, что так долог был путь к исчезнувшему автору! Разве это помешало тем страстям, которые продолжали бушевать вокруг «Страшного суда»!

Февраль 1716 года. Петр I приезжает в Гданьск, чтобы подписать мирный договор — кончилась война со шведами, — встретиться с польским королем и Мекленбургским герцогом. Улицы старого города — так ли уж они изменились с тех пор, говорливые, затихающие разве что к рассвету и какие разные! Одни — в ущельях, тянущихся к свету домов: тут глухая, тронутая плесенной прозеленью башня, там громада кирпичной мельницы, здесь расступающаяся у ног прорезь запавшего в каменные берега канала. Другие — просторные, распахнутые солнцу далеко выступившими террасами, поперек тротуаров, прямо к мостовым. Сочная резьба балюстрад, густая позолота стенных росписей, замысловатая вязь высоко в небе прорисованных фронтонов.