Боярин

Гончаров Олег

– Не на службу церковную иду, встреча эта личная, – ответила ему Ольга. – Мне с самим Божьим человеком побеседовать нужно.

Пока шли мы узкими сенцами, богато украшенными подклетями, служка все на Григория опасливо косился и крестился украдкой. Мне показалось, что вид черноризника его чем-то пугал, но он стойко держался и страх свой старался поглубже спрятать.

– Вот здесь Святейший вас ожидает, – отрок остановился у резных, окованных красной медью дверей и трижды стукнул в притвор.

– Войдите! – послышался зычный голос, и служка открыл створку.

Мы

вошли.

Келья у патриарха оказалась просторной и светлой. Высокие, ярко разрисованные потолки, персуны на стенах, лик Иисуса на большой деревянной доске, выложенный цветными камешками пол и удобные стулья, обитые дорогой тканиной. Посреди этого великолепия – высокий и статный, с бородой почти до пояса, с седыми длинными космами, торчащими из-под расшитого золотой нитью клобука, с тяжелым золотым крестом на широкой груди, с посохом в руке, с орлиным носом и цепким взглядом из-под кустистых бровей, совсем не старый еще человек – патриарх Фокий.

– Мир вам, – сказал он спокойно и протянул унизанную перстнями руку, будто ожидал, что сейчас мы упадем перед ним на колени и примемся лобызать его длинные пальцы.

– И тебе мира, отче, – Ольга словно не заметила протянутой руки, и патриарх, ничуть не смутившись, убрал ее за спину.

– Рад приветствовать в храме Божьем архонтису русов, – сказал Фокий. – Весьма наслышан о мудрости и красоте твоей. Проходи и будь гостем в доме моем, – широким жестом он указал на стулья.

– В твоем?! – из-за спины княгини вышел Григорий.

Встали они напротив друг друга.

Черноризник и патриарх.

Григорий и Фокий.

Рус и ромей.

Один высок и знатен, в одеже дорогой, с каменьями на пальцах, золотом разукрашен, с тяжелым посохом в руке, важен и властью увенчан. Второй роста невеликого, худощав и телом слаб, в черной грубой ризе, веревкой подпоясан, босой и простоволосый. Вперились друг в друга взглядами и стоят. Тишина вокруг, а мне кажется, будто молнии меж ними стегают, будто громы по храму раскатываются. Всего мгновение этот поединок длился, а мне он вечностью показался.

Наконец Фокий не выдержал – глаза отвел и поморщился, словно мокрицу проглотил.

– В Божьем доме, черноризник, – поправился он. – Все в этом мире Богово, а мы лишь пользуемся дарами Его.

– Позволь же мне дому этому дар преподнести от чистого сердца, – сказала княгиня примирительно и ко мне обернулась: – Добрын.

Вот и мой черед подошел.

Сделал я шаг вперед, поклонился Фокию учтиво, сверток от парчи освободил, а там блюдо золотое, камнем и жемчугом украшенное [83] . Протянул я блюдо патриарху. Взял он его, на отделку полюбовался, отрока кликнул, а когда служка появился, отдал ему и велел в храмовую сокровищницу отнести.

83

Большое золотое блюдо, в отделке «камень драгий» и жемчуг, которое Ольга пожертвовала храму Софии, показывали посетителям и гостям вплоть до начала XII века

– Не

мне подарок твой, архонтиса, – поклонился он Ольге, – но лишь Господу Богу Вседержителю.

– А теперь, Добрыня, – княгиня мне сказала, – оставь нас да за дверью подожди.

Любопытно мне было – о чем это они меж собой говорить собрались? Но княгиню я ослушаться не посмел. Вышел я из покоев патриарших, дверку за собой прикрыл, привалился к ней спиной и прислушался.

«И чего это они меж собой собачиться начали?» – подумал.

Вначале за дверью все было тихо, лишь изредка тяжелым рокотом до меня доносился голос патриарха. Потом я услышал Григория. Черноризник что-то с жаром доказывал Фокию, но слов я разобрать не мог. Голоса становились все громче, а спустя некоторое время ромей сорвался на крик.

– …богомильство богопротивное тут разводишь! – кричал Фокий. – Не потерплю ереси в этих стенах!

– Господь даже торговцев из храма выгнал! Учил, что нельзя Богу служить и в то же время тельцу золотому кланяться, – Григорий тоже не отмалчивался, – а ты здесь в роскоши погряз, как свинья в грязи!

– То люди дары свои Господу, а не мне несут…

– Зачем же Вседержителю дары, коли и так он всем в этом мире владеет? Зачем ты, словно пугало, в парчу и золото вырядился?

– А по-твоему, выходит, что лучше в рубище Царствия Небесного дожидаться? Я патриарх. Я первый среди паствы моей!

– Вот, княгиня, – сказал Григорий, – смотри на гордыню человеческую – Я, я и снова я… сказал же Учитель: кто из вас больше, будь как меньший, и главенствующий, как слуга…

– Не суди да не судим будешь! – огрызнулся ромей.

– Разве я вправе судить? Только близок Суд Божий…

– Вот на этом Суде и припомнится, что богомилы лукавого почитают…

– Не почитают, – перебил черноризник патриарха, – а признают. Как ангела Божия, возжелавшего равным Создателю стать, да за гордыню свою поплатившегося. Вся гордыня в человеке от него. Создал Сатанаил человека из праха, а душу в него вложить не смог…

– Как посмел ты имя это мерзкое в стенах дома Божьего произнести! – взревел Фокий. – За кощунство такое…

– А вы даже имени его боитесь, – громко рассмеялся черноризник. – Как же можно со злом борьбу вести и в то же время от зла отмахиваться, будто нет его вовсе? С чем же тогда ты борешься, патриарх? С мороком? С привидением?

Тут я услышал шаги и шарахнулся от двери, словно ошпаренный. Через мгновение в коридоре служка появился.

– Мир тебе, добрый человек, – сказал он мне кротко и в дверь трижды стукнул.

Сразу все стихло в патриарших покоях.

– Войди! – позволил Фокий.

Служка чуть-чуть приоткрыл дверь и проскользнул внутрь.

Я перевел дух, будто меня чуть не застали за каким-то постыдным делом.

Дверь широко распахнулась. Появился патриарх Фокий. Красный, с крупными каплями пота на лбу и всклоченной бородой, он быстро окинул меня грозным взглядом, недовольно хмыкнул и, громко стуча посохом, быстро пошел прочь по коридору. Вслед за ним из покоев вышел служка, он то и дело кланялся и быстро говорил: