Бояться поздно
Шрифт:
Экран распахнулся сразу, и не в обычный тамбур, предбанник или скучный вестибюль, а в огромный зал, расчерченный широкими полосами, которые пульсировали то фиолетовой, то зеленоватой подсветкой. В дальнем конце зала в другом ритме вспыхивала синеватая арка. Аля бросилась к ней и тут же пригнулась, охнув: над головой с шипением скользнули голубоватые лучи — лазерные, судя по всему. Зря про «Звездные войны» подумала, отметила она поверх бухтения: «И в че-ерный кабинет бежим-м поверху хо-ором, прове-ерить чтоб часы и обнаружить но-оры». Какие норы, что за бред, Марк, за что ты со мной так.
Марк разочарованно спросил:
— Ничего нет, что
— Как нет? — сказала Аля, с трудом отвлекаясь от пения и марш-броска, по ходу которого приходилось еще и перепрыгивать через светящиеся полосы, вскипавшие дымной пеной от прикосновения. — Погоди. Ты что видишь?
— А что тут видеть? Серый экран, погас просто.
— Я как раз спросить хотела, чего ты мышкой-то дергаешь, если вырубилось всё, — виновато призналась Алиса.
Аля кивнула, влетая через арку в синий колодец восьмигранного сечения, из стен которого торчали на разной высоте толстенные штыри замысловатой формы, запрыгнула на первый из них, качнулась и прыгнула на второй, третий и так далее, и все выше и между прыжками спросила:
— Тинатин, Карим, вам тоже не кажет ничего?
Диван сзади закряхтел: оба, похоже, подались вперед, аккуратно заглядывая Але через плечо.
— По нулям, — отрезала Тинатин.
Алина пробормотала:
— Мое мнение, естественно, никого не интересует.
Аля пожала плечом, на лету выбирая новую ступеньку вместо той, что быстро втянулась в стену. Карим сказал:
— Ну, так же. А на самом деле?
В наушниках раскатисто загрохотало, колодец принялся проворно скручиваться и сжиматься, но Аля успела выскочить наружу, в серую темень, границы которой обозначались длинными острыми бликами.
— Тут типа звездного крейсера или космической верфи, — с досадой отчиталась Аля. — Наша гостиная — вроде холла, в кино в таких вечно штурмовиков пачками фигачат, а второй этаж — ангар, как в Mass Effect и так далее, длиннющий. Зар-раза.
Тинатин, кажется, пнула Марка, бурлящего на тему: «Блин, хочу-хочу, входим уже, я оба „Масс эффекта“ три раза прошел и почти не плакал», — и спросила:
— Что такое?
— Не успею ни фига, — объяснила Аля с досадой. — Тут на истребителе надо, а не… А, есть.
Край глаза зацепил пышный кошкин хвост, мелькнувший и сгинувший поодаль. Аля промаршировала в его направлении и без раздумий ухнула в еле заметный колодец. Он и должен был, если Аля правильно понимала пропорции этого сеттинга, вести к черному кабинету. Можно было оглядеться, подыскать ступени или хотя бы посветить вниз, но время утекало почти слышно и одуряюще, как кровь из распоротой вены. К тому же Аля помнила, что уже сигала вот так вот вниз — кажется, помнила, или это было в другой игре, в кино или книжке? — пусть и не помнила, чем там кончилось.
Вот этим. Она удивительно легко приземлилась на то ли ледяной, то ли зеркальный пол, немедленно вспыхнувший лиловым, и быстро зашагала вперед. Там мелькнул пышный хвост — на фоне черного пятна неопределенной и вроде бы постоянно меняющейся формы. Дверь черного кабинета, по всему.
Перед самой дверью Аля застыла, приглядываясь, и с досадой уточнила:
— Вы так ничего и не видите?
— Вот нет, блин, — с чувством ответствовала Алина. — И ты ни фига не докладываешь.
Пассивным агрессорам постоянно не докладывают, сказала бы Аля в другой ситуации, но времени оставалось все меньше, так что она пояснила, вглядываясь то в пятно, то во все стороны коридора, тонущие во тьме:
—
— Что такое? — всполошилась Алиса, неловко хватая ее за плечо.
Аля дернулась, освобождая руку, и напряженно сказала:
— Щас. Секунду. Да что такое…
Мучительно хотелось не просто бросить мышь, а скинуть ноутбук с колен и зажмуриться. Значит, делать этого нельзя.
Дверь оставалась черным участком неуловимой формы и размеров, глухим и непроницаемым, — но одновременно Аля видела новую версию черного кабинета, распростершегося за дверью в той же бесконечной манере на десятки, если не сотни метров. И Аля не просто видела его сквозь дверь, она будто в упор разглядывала каждую из раскиданных подробностей. И фантастического вида приборы, разложенные на столе: он теперь выглядел как гигантский кристалл, пронизанный серебристой паутиной, на стыках которой в сложном порядке вспыхивали колючие разноцветные огоньки. И ровный круг в полу, упиравший в потолок столб янтарного света, и там замысловато изворачивались спирали, похожие на модель ДНК, — наверное, тумбочка или кресло, но не приведи господь туда присесть. И плоские сияющие многогранники, вделанные в стены на разных уровнях под разными углами, — видимо, картины, гравюры и зеркала. И изогнутый запутанной лентой Мебиуса клубок тускло искрящихся лент бронзового оттенка, в котором почему-то узнавались часы. И еще какие-то диковинные мелочи, очень четкие, выпуклые и сразу выскальзывающие из памяти.
Потому что гораздо важнее этих мелочей были не очень заметные человеческие фигуры. Несколько затемненных — в дальнем конце коридора — и одна, видимая слишком хорошо, небывало подробно, со всех сторон и разных точек, в комнате. Ее, Али, фигура, одетая не в космическое, викторианское или средневековое, а точно, как она, сидящая здесь и сейчас на полу, вернее, на одеяле у дивана, в джинсы, худи и толстые шерстяные носки.
А незаметными фигурами были ребята: Карим и Алиса узнавались сразу, остальные, впрочем, тоже без особого труда, потому что Аля видела их, несмотря на коридорный полумрак, ничуть не хуже, чем себя кабинетную, тоже вплотную и с разных сторон.
И это еще полбеды. Хуже, что Аля одновременно видела и слышала и как ребята стоят на месте, пялясь на детали коридора, плохо различимые непривычными к тьме глазами, и как они идут к черному кабинету, и как они входят в его дверь, не замечая Али кабинетной, которая, в свою очередь, не замечает их, но в единый миг тянет руку к бронзовым сплетениям часов, пытается раскрыть мудреный гаджет, наполовину утопленный в кристалле, и пристально смотрит на Алю настоящую, нос в нос, еще и поводя растопыренными пальцами перед ее глазами.
Существование сразу в нескольких точках и минутах распирало и раздирало так, что хотелось то ли вдавить виски поглубже в голову, то ли выковырнуть кусок из головы либо грудины, чтобы стравить невыносимое давление.
Аля встряхнулась, надеясь, что напряг сползет, словно весенний снег с покатой крыши, и обнаружила, что не переминается перед закрытой дверью и даже не сидит на сложенном одеяле в подножии дивана, а стоит возле извернутого часового механизма, отсчитывающего последние полторы секунды ее существования. И не просто стоит — а торчит бесконечно долго, не в силах отвести взгляд от голубоватого сияния в изогнутой щели основания. И последнее время вытекает сквозь эту щель с тихим тоскливым свистом. Нет, мелодией.