Бойцовская порода
Шрифт:
Рудина Алиса стриптизом не баловала и никогда не позволяла любить себя при свете. Крайне редко, уступая наплыву романтических бредней, соглашалась на одну лишь тусклую свечку где-нибудь в углу, подальше, а если порой наступательная похоть мужа побеждала в дневное время, требовала занавешивать окно плотной шторой. Вы можете мне не поверить, но за два года супружеской жизни Рудин так и не имел возможности как следует полюбоваться голенькой Алисой при нормальном освещении: она никогда не купалась в водоемах, загорала только в глухом палисаднике, будучи дома одна и под охраной ризенов-людогрызов, а в открытых нарядах, даже наедине с мужем,
…Мой собак похож немного На бульдога и на дога. На собаку-водолаза. И на всех овчарок сразу!
Рудин вовсю наверстывал упущенное: делая вид, что наблюдает за тылом, косился на повернувшуюся к нему спиной Алису и жадно впитывал осиянный ласковым сентябрьским солнцем прекрасный вид. Тридцатисемилетняя дама, умудрявшаяся прибавлять себе еще лет пять скверным нарядом и вышеперечисленными ухищрениями, неглиже выглядела чуть ли не в два раза моложе. Гладкая, как у десятилетнего ребенка, кожа, слегка тонированная палисадным загаром, радостно бликовала под утренним солнцем капельками стекавшей воды, розовый сосок, колыхавшийся в такт движениям увенчиваемой им безукоризненной выпуклости, видимой со стороны вытянувшего шею Рудина, словно приглашал ветерана: айда, поиграем!
…Н-н-нна! Собаку. В-в-вва! далаза. И! на всех. Овча! рок сразу!
— Отвратительная песня, — хриплым от вожделения голосом прошептал Рудин. — А побыстрее нельзя, радость моя? У меня в отношении вас имеются кое-какие планы. Прощального свойства…
— Что за планы? — Алиса перестала напевать, подняла глаза на Рудина и, в мгновение ока распознав чудовищную простоту и утилитарность его к ней устремлений, возмутилась до глубины души:
— Да ты просто маньяк, Рудин! С того момента, как ты делал это в последний раз, прошло не более девяти часов! Ну-ка отвернись — на стену вон смотри! Теперь все — десять дней я вне твоих грязных посягательств!
Да, дорогие мои, пошалил-таки наш парень накануне — есть такой грех. Пятидневный режим плановой вязки давным-давно канул в Лету — свою замаскированную женщину Серега хочет каждый день и домогается ее благосклонности при любом удобном случае. Предчувствуя длительную разлуку (продолжительность тура — десять дней, это же целая вечность!), Рудин спать перед отъездом своей даме не дал, а вместо этого проявил изрядную настойчивость и устроил ей вечерний интим-марафон, последний отрезок которого пришелся аккурат на момент убытия, когда с улицы посигналил Ваня Соловей, приглашая отправляться в путь. В общем, впрок отымел перед отъездом — на десять дней вперед. Так что возмущение дамы было вполне обоснованным.
Получив свою порцию негодования, Серега погрустнел взором и, выражая всем своим видом покорность судьбе, отвернулся к стене. И чуть не подпрыгнул от неожиданности.
— Ой! — пискнула Алиса, проворно прячась в грузовой отсек.
— Ты че тут трешься, мудель?! — этот нелицеприятный вопрос был адресован невесть откуда свалившемуся молодому человеку в хорошей одежде, но с помятым лицом, который, воспользовавшись отсутствием бдительности со стороны увлекшегося созерцанием эротической картинки Рудина, подкрался к месту омовения непозволительно
— А тут, между прочим, общественная парковка, — ехидно прищурившись, заметил помятый. — Всем можно. А за погляд, как известно, денег не берут. А чего это вы тут устроили, а?
— Ты сам уйдешь или тебя проводить? — Рудин, скованный держанием плащ-палатки, с похвальной быстротой сообразил, что сам проводить не может, и решил привлечь боевого брата. — Ваня! А ну, ходи сюда!
— «Ходи сюда!» — передразнил помятый, благоразумно удалясь на более безопасную дистанцию. — Деревня!
— Урод, — парировал Рудин. — Ошибка акушера.
— Чего? — с готовностью поинтересовался подскочивший Ваня.
— Вон, — коротко мотнул в сторону помятого Рудин. — Сидит. Смотрит. Хамит! Разберись.
— Да ухожу я, ухожу, — пробормотал помятый, скоренько припуская к вокзалу. — Тут после девяти народ попрет — толпой. Всех гонять будете? Идиоты!
— Мы до девяти управимся, — заверил Рудин. — Вали отсюда, извращенец, пока ребра не пересчитали!
— Идиоты! — крикнул издалека помятый. — В вокзале, на втором этаже, душ есть — недорого. Пройти да посмотреть — лень, да? Деревня…
— Вот такие плохие люди, — конфузливо крякнул Рудин. — Иди, Ваня, — мы сейчас закончим. Вылезай, радость моя, домывайся.
— Спасибо, я уже, — Алиса покинула грузовой отсек, к немалому удивлению Рудина, будучи уже одетой — в пресловутый мешковатый комбез, только № 2 — чистый то бишь. — Охраняльщики, тоже мне…
— Ну, извини, — раздосадованно буркнул Рудин, сворачивая плащ-палатку и от всей души желая помятому долгой и мучительной смерти. И когда она успела одеться? Если раньше и была слабенькая надежда, что обнаженную даму все же удастся склонить к экспресс-интиму в грузовом отсеке, то сейчас вопрос был окончательно закрыт — стащить с Алисы комбинезон в общественном месте было равносильно вдумчивому боестолкновению с группой вырывающихся из окружения «духов» [20] . Все испортил, гад помятый!
20
Боевики (жарг.)
— Он видел мои ноги, — округляя глазищи, заявила Алиса, торопливо закручивая волосы в хвост. — Теперь вы должны догнать его и прикокошить!
— Он видел твои ноги от ступней и до коленок, не выше, — покачал головой Рудин.
— Нет, выше, гораздо выше! — капризно воскликнула Алиса. — Я почувствовала это — его глумливый взгляд ожег мои бедра… эмм… нижнюю часть моих бедер. Или даже выше…
— Выше была плащ-палатка, радость моя, — пробурчал Рудин. — Хватит баловать — полезай в отсек.
— Что-о?! — от возмущения Алиса чуть было не поперхнулась. — Ты… совсем сдурел, Рудин?
— Никто на тебя не собирается посягать, радость моя, — грустно заверил Рудин. — НЗ мы будем упаковывать или как?
— НЗ? Ах, НЗ… Ну конечно, конечно, — Алиса докрутила хвост, зафиксировала его резинкой и полезла в отсек. — Только предупреждаю…
Неприкосновенный запас — четыреста долларов, разбиенные на купюры достоинством по десять и уложенные в два целлофановых пакета, перекочевали из кармана Рудина в Алисин лифчик, внутри которого загодя были пришиты два шелковых лоскутка — своеобразные кармашки.