Бойцы Сопротивления
Шрифт:
И тут же исчез.
«А он, конечно, прав», — подумал Колесник. Но едва он вернулся в барак, как в дверях показался встревоженный Голованюк. Озабоченно прошелся мимо, словно бы разыскивая кого-то, повернулся назад, незаметно сделал знак Колеснику и зашагал к двери…
Вообще-то Голованюк не должен был делать этого. С тех пор, как он стал работать в канцелярии, ему категорически запрещалось вот так, почти открыто, встречаться с кем-нибудь из членов подполья. Но, видимо, на этот раз было что-то очень срочное…
В уборной он торопливо зашептал:
— «Фон» что-то уж очень интересуется тобой… Сегодня несколько раз упоминал твою фамилию. Дело, по-моему, очень
«Фон» — это заместитель коменданта лагеря, полковник царской армии Косарев. Свое прозвище он получил за то, что перед своей фамилией требовал непременно произносить приставку «фон», означающую, что он немецкий дворянин. Подполье знало: кроме своей основной работы, Косарев выполнял еще и обязанности осведомителя гестапо. Не случайно его побаивался даже сам комендант. «Если Голованюк говорит, что интерес Косарева ко мне не случаен, — продолжал размышлять Колесник, — значит, так оно и есть. Ни с того ни с сего этот парень не запаникует». С Голованюком Колесник познакомился еще на Винничине. Голованюк в совершенстве знал немецкий и французский, и «фон» взял его своим переводчиком, конечно не подозревая, что Голованюк — активный подпольщик. Пользуясь своим положением, он нередко предупреждал товарищей об опасности. Однажды сумел даже установить, что гестапо заслало в лагерь провокатора, которого они раскрыли и, конечно, обезвредили. Не сомневался Колесник, что и на этот раз он поднял тревогу не напрасно, немедленно рассказал об этом Никифорову. Тот сразу забеспокоился:
— Раз так, — сказал он глухо, — тебе надо действительно бежать, причем немедленно, этой же ночью. Документы в крайнем случае подождете на конспиративной квартире. Твоих товарищей я предупрежу… Ну а я, как решено, пока останусь здесь для вывода людей в отряд.
Сказав это, Никифоров, зашаркав деревянными сабо, ушел.
Готовясь к побегу, они не теряли даром времени. Как-то во время воздушной тревоги Николаю удалось подползти к забору, наполовину оторвать от него две доски. Кроме того, они прихватили с собой кое-какой инструмент.
Уходили втроем. Вместе с Колесником бежали Николай и Геращенко. Обо всем, что было связано с побегом, договорились заранее. Поэтому сразу после отбоя разбрелись по баракам.
Забравшись на нары и закрыв глаза, Колесник принялся ждать наступления условленного часа. Повезет ли, благополучно ли они выберутся за колючую проволоку? Обстановка этому вроде бы благоприятствовала. Шел последний день декабря. Зная повадки охранников, они были уверены, что о рождестве-то они не забудут, если даже окажутся на дежурстве — все равно пропустят по рюмочке-другой, следовательно, бдительность будет уже не та, а может быть, еще и объявят воздушную тревогу. Тогда было бы вообще здорово.
Лежа на нарах, Колесник ждал: вот-вот послышится гул моторов самолетов, заухают зенитки, в лагере отключат электричество, начнется суматоха. Никаких часов у него, разумеется, не было. И нужно было ориентироваться во времени без них. Как только, по его расчетам, наступила полночь, он накинул на плечи шинель и, будто бы в туалет, шмыгнул за дверь. Первое, на что он обратил внимание — лампочки над территорией лагеря не горели. Значит, власти боятся налета авиации и отключили свет. Было темно.
Его уже ждали Никифоров и Николай.
Некоторое время они вслушивались в тишину, стояли втроем, затаив дыхание. Но, кроме завывания ветра, ничего не могли уловить. Все больше расходился снег с дождем.
— Пожалуй, пора, — сказал Никифоров и посмотрел на Николая.
Тот лег на живот прямо в грязь со снегом
Они долго смотрели в сторону, куда исчез Николай, потом перевели взгляд чуть левее, где должна быть вышка с часовым, но ни вышки, ни часового в эту минуту не было видно. Вдруг в одном из бараков скрипнула дверь, послышались торопливые шаги, хлопанье сабо о мерзлую землю. Кто-то вприпрыжку пробежал в туалет.
Все стихло. Но вскоре вновь послышались шаги. На этот раз в их сторону шел кто-то осторожно, почти неслышно… Когда тень приблизилась, они узнали в ней Геращенко.
С того момента, как Николай уполз в сторону забора, прошло не меньше получаса. Наверное, он уже за колючей проволокой. Никифоров подтолкнул Колесника, охрипшим от волнения голосом сказал:
— Ну, ни пуха ни пера!
Теперь пополз Александр…
«Главное, за что-нибудь не задеть, чем-нибудь не брякнуть, — лихорадочно думал он, — и в то же время нельзя терять из виду след-борозду, оставленную Николаем, иначе могу сбиться с пути». След, проложенный Николаем, он еле различал.
Колесник спешил… Под колючую проволоку прополз довольно удачно, но как только полез под забор, одна из досок несильно стукнула, и ему показалось, что на вышке завозился часовой. Он затаил дыхание, вжался в снег — боялся, что вспыхнет прожектор. Так неподвижно пролежал Александр минут пять. Однако вокруг было тихо. Тогда он двинулся дальше — осторожно миновал наружный ряд колючей проволоки и еще энергичней заработал руками и ногами. Быстрее, быстрее!.. И вот тут он и потерял след-борозду, оставленную Николаем. Этот след должен был идти прямо, однако на его пути вдруг вырос какой-то бугорок, а след пропал. Он тревожно заметался туда-сюда и тут же обнаружил, что Николай обошел бугорок слева, чтобы он оставался между ним и часовым — в случае чего, за него можно было укрыться. «Молодец, — подумал он, — сообразил как надо».
Прополз еще немного и уперся в ограду усадьбы. Рядом проступало темное пятно.
— Это ты, Николай? — спросил он с волнением.
— Я.
Пока дыхание приходило в норму, они лежали рядом, вслушиваясь в обманчивую тишину, ждали Геращенко. А вот и он. Не обменявшись ни единым словом, они поднялись на ноги и бегом кинулись прочь от усадьбы.
Никифоров начертил им схематическую карту городка, они выучили ее наизусть, но все равно в темноте долго плутали по пустынным улицам и переулкам, пока наконец не выскочили на окраину поселка. Тропинка тут петляла вдоль железнодорожного полотна. Слева от нее чернел кустарник — в темноте смутно проступали однообразные домики и приусадебные постройки, тянулись пустыри со складами. Здесь было тихо и пустынно, но этой тишине они не очень-то доверяли.
Вновь долго петляли по темным улочкам и переулкам, пока наконец, еле переводя дыхание, не попали в тот квартал, который был им нужен. Тут был скверик, на углу стоял нужный им дом.
Нажав кнопку звонка, они затаили дыхание. Некоторое время за дверью стояла тишина, потом в коридоре что-то звякнуло, покатилось, дверь немного приоткрылась, в щель высунулось встревоженное лицо. Но хозяин квартиры о их приходе был уже предупрежден, поэтому он тут же открыл дверь пошире и молча пропустил беглецов внутрь. Сам на некоторое время задержался на крыльце, прислушался. Когда дверь осторожно закрылась и звякнул запор, в руках француза вспыхнул слабый пучок света от карманного фонарика, и они гуськом двинулись следом за ним по узкой, крутой лестнице вверх. В крохотной комнате, освещенной тусклым светом зеленого абажура, хозяин квартиры сказал: