Бойня

Петухов Юрий Дмитриевич

— Это ерунда, падла, — не желал слушать отговорок Гурыня, — пушки мы отобьем у гадов… Или закажем за барьером, продадим половину земель за пушки, а себе у этих сволочей ихнюю половину отвоюем!

— Толковое решение, — чесал в затылке президент.

— Еще бы! Нас уже скоро признают во всем, падла, цивилизованном мире! Послов пришлют! — Гурыня испытующим взглядом пронизал президента независимого Западного Подкуполья. — Ты, Микола, послов-то хоть видал?

— Не-е, не видал, — признался президент. — Чаво нам с послами делить-то? Мы народ смирный… а землю продадим,

непременно продадим! Главно, чтоб пушки дали и пойло включили, а то краны-то пустые стоят, народ сумлевается насчет дюмократии… и еще бы колбаски, хоть малость, нам с бабой?

Гурыня похлопал Миколу Гроба по спине.

— Будет тебе колбаса! — сказал он великодушно. — Вот побьешь, падла, восточных, все будет!

И словно заверяя его в своей решимости и непреклонности, тысячами голосов грянуло сзади:

И-ех, независимость!И-ех, дырьмократия!Врага побьем! Врага побьем!!Врага побьем, к едрене ма-те-ри!!!

Колымага скрипела и раскачивалась на колдобинах. Два здоровенных детины волокли ее спереди, еще двое бугаев толкали сзади — президенту было не с руки идти своим ходом, не царево это дело. На огромном сером полотнище, вьющемся над полками, красовалось жирное и четкое: «Даеш суривинитет!» Стая бродячих шавок бежала следом и радостно тявкала. Никто не сомневался в успехе операции.

— Вон они, падла, летают, — важно говорил Гурыня президенту и тыкал обрубком пальца вверх, в грязные, сочащиеся мутью тучи, где трещали зависающие и срывающиеся с места тарахтелки, — Забарьерье нам поможет, там права народов превыше всего, там за ето дело рожу на задницу натянут. Гуманисты, падла!

— Доброхоты, — важно кивал Микола.

Ближе к границе, которой еще не было и которой восточные недруги пока не знали, Гурыня спрыгнул с колымаги. И дал последнее наставление президенту:

— Окопавшихся не щадить! В переговоры, падла, не вступать! И помни, Микола, за свободу на смерть идешь, народ в тебя верит. Ты видал народный суд?

— Видал, — дрожащим голоском признался президент. Еще бы ему не видеть, как забивали камнями смутьянов и всяких несогласных с демократией.

— То-то! — Гурыня сунул президенту кулак под нос. — И еще помни: каждый твой шаг сверху виден, падла, тарахтелки они не зря летают. Головой отвечаешь, Микола, за народное счастье. Понял, падла?!

Президент совсем расстроился. Но виду не показал. Только спросил:

— А вы где ж будете?

— Там, — махнул рукой Гурыня, махнул в совершенно неопределяемом направлении, — за оврагом. У нас, Микола, миссия особая, наше дело, падла, пробудить народишко от спячки, просветить его, дать дубину праведного гнева в руки — и вражину подлую указать. А там уж, падла, сам народ свою дорогу выбирать должен, усек?!

— Усек! — бодро ответил президент Микола. И поглядел на лежавшую в колымаге женушку.

Та спала и сопела в две дырочки. И снилась ей колбаса, много, очень много колбасы.

Первым делом, когда сквозь дым показался вражий поселок,

колымагу с президентом затащили на пригорок, окружили кольцом наиболее верных и крепких бойцов народной армии. Потому как президент, объяснил всем Гурыня, был гарант и оплот. Президента полагалось беречь пуще зеницы глаза! А управу над ним могли творить только лишь из Забарь-ерья, из сообщества. А то как же иначе, каждый борец за демократию, а иных просто-напросто и не имелось в Западном Подкупольи, иных уже повывели, все понимал верно.

С пригорка было видно плоховато. Но лучше, чем из канавы или оврага. Могучая армия ждала слова избранника.

И оно прозвучало.

Микола Гроб встал в полный свой дородный рост, надулся, насупился и завопил, как учили:

— Мужики! Бабы и пацаны! Тама засели захребетники проклятые и обиралы! На нашей земле засели… падла! Вон они, окопались! — Президент увидал вдруг четверых местных мужиков, что выглядывали без боязни из-за тына и скалились, не соображая, за чем гости пожаловали, да еще так много гостей. Местным было все невдомек. — Вон они! Гони их и бей, робята! Навали-ись! Флаги вперед! Пошли-и-и, родимые… за ету, за… как ее… за дюмакратюю-ю!!!

Толкая друг дружку, зашибая дубинами и мотыгами, матерясь, вопя, пихаясь и отдавливая пятки, с криком, ором, матом и бабьими визгами народная армия бросилась на супостатов.

Побоище получилось долгим, путанным и бестолковым. К ночи выяснилось, что поубивали больше половины своих, перебили всю посуду в хибарах, передавили кошек и собак, повытаптывали огороды, но вражину — всю до последнего мальца, до древней бабки вышибли из огроменного поселка к оврагу-отстойнику да там и уложили на времена вечные. До полудня следующего дня таскали бесполезные уже тела своих, павших за демократию и независимость, к тому же оврагу, топили в мутной болотистой жиже. Вечер и всю ночь гуляли, похваляясь ратными подвигами и добычей.

А наутро президент Микола разбудил всех похмельным диким криком:

— Не время спать, мужики! Враг хитер и коварен, падла! Это только начало нашего великого походу за дир… дырмо… к-ратюю, падла! Запрягай колымагу, господа, мать вашу! Ста-новься в ряды-ы!! Запевай!!!

И-ех, независимость! И-ех, дырьмократия!Врагов побьем, к едрене ма-те-ри!

Додя Кабан и Кука Разумник сами не заметили, куда под-евался шустренький старичок Мухомор — пропал будто егои не было.

— Ну и хрен с ним! — решил Додя, познавший правду, но растерявший всех паломников, всю свою дружную ватагу.

— Без него обойдемся, — поддакнул Кука. Два дня они ходили по городу с флагом и транспарантом, заглядывали во все подвалы, выискивали противников нового мировоззрения. Поиски были не очень удачными, и все же пятерых доходяг они выискали, забили ногами. На вечерний митингу столпа демократии они шли с чувством выполненного долга.

Но пророк и глашатай новой светлой жизни орал, обращаясь не к одним лишь Доде с Кукой, а ко всей возбужденной и просветленной толпе.